Как и у Лермонтова, апогей лирического напряжения приходится у Тепловой на 1830—1831 гг.: именно тогда в ее стихах возникают мотивы несбывшегося предназначения (“Сознание”, 1831) и невозможности счастья (“Земное счастье”, 1831). Но разрешение конфликта у нее иное, нежели у Лермонтова: в стихи 1832 г. входит лирический мотив самоотречения…»; цит. по: Вацуро В. Э. Пушкинская пора. СПб., 2000. С. 400. Для того чтобы выйти к читателю с давним «частным» наблюдением, В. Э. надо было разобраться с поэтической деятельностью сестер Тепловых в целом. Типологическая близость поисков Надежды Тепловой и Лермонтова придает дополнительную смысловую краску реминисценциям стихов Серафимы Тепловой в текстах Лермонтова.
188
Это в определенной мере признавалось и официально: В. Э., наряду с представляющим издательство «Советская энциклопедия» В. В. Ждановым, был заместителем главного редактора «Лермонтовской энциклопедии». Состав любой советской редколлегии всегда был знаковым – вынесение имен Вацуро и Жданова на титульный лист свидетельствовало об официальном признании заслуг реальных работников. Вакансию главного редактора «ЛЭ» занимал уже немолодой В. А. Мануйлов, учитель В. Э., явно видевший в нем своего преемника. Остальные члены редколлегии – номинальный корифей лермонтоведения И. Л. Андроников и представители советского литературоведческого официоза (В. Г. Базанов, А. С. Бушмин, М. Б. Храпченко) – присутствовали в издании символически, «по должности». (И. Л. Андроников, впрочем, выступил автором этикетной вступительной статьи «Образ Лермонтова».)
189
Наиболее полное истолкование «Тамары» (некоторые пункты которого намечены в письме Л. М. Щемелевой) было представлено В. Э. через полтора с лишним десятилетия в статье «Три Клеопатры», формально выходящей за рамки собственно лермонтоведения. Нам, однако, представляется целесообразным включение этой работы в «лермонтоведческий» том В. Э. не только в силу ее труднодоступности для отечественного читателя, но и потому, что баллада Лермонтова представлена в ней как ключевое звено в движении темы Клеопатры, прямо или косвенно повлиявшее как на позднейшие трансформации сюжета и характера героини (Достоевский, Брюсов), так и на филологические интерпретации.
190
Вацуро входил в редколлегию этого совместного советско-американского издания. Как вспоминает редактор книги Т. А. Лапицкая, «вся практическая работа лежала на В. Э.» (89), хотя официально ответственным редактором значился академик М. П. Алексеев. Ср. также «Воспоминания не об ученом, или Как делались “Лермонтовские сборники”» (1973—1976)» американского соредактора Антонии Глассе (568—576).
191
Разобранный в статье о ранней лирике «Поэт», «О, полно извинять разврат!» (в статье о Шенье), несколько «фольклорных» стихотворений, «Романс» («Коварной жизнью недовольный – в статье «Мицкевич в стихах Лермонтова», 1983), «Журналист, читатель и писатель», не без оговорок «Тамара». Не без сомнений в этот ряд можно поставить две поэмы – «Тамбовскую казначейшу» (хотя жанровые ограничения – В. Э. писал предисловие к факсимильному изданию поэмы с иллюстрациями М. В. Добужинского – и заставили исследователя быть предельно кратким) и «Боярина Оршу», сюжету которого посвящена последняя лермонтоведческая работа Вацуро.
192
Здесь должно упомянуть также статью «Лермонтов Михаил Юрьевич», написанную для популярного биобиблиографического словаря «Русские писатели» (М.: Просвещение, 1990. Т. 1). С начала 1980-х В. Э. был буквально обречен исполнять роль «ответственного за Лермонтова» – раньше дело обстояло все же иначе. Так, глава о Лермонтове во 2 томе четырехтомной «Истории русской литературы» (Л., 1981), готовившейся в родном для В. Э. Пушкинском Доме, написана Т. П. Головановой. Мы не знаем, сработало ли в данном случае правило «несть пророка в своем отечестве» или В. Э. сам уклонился от этой работы. Существенно иное: позднее в таких случаях альтернативы Вацуро не было и быть не могло. Это не страховало от неприятностей, но в какой-то мере помогало им противостоять (подробнее см. ниже).
193
Как представляется, В. Э. имел «свое суждение» если не обо всех, то об очень многих сочинениях Лермонтова, хотя далеко не всегда делал его достоянием публики. Характерный пример находим в воспоминаниях Л. И. Вольперт, рассказывающей о том, как в беседе с В. Э. (в самолете, транспортирующем в США участников лермонтовского симпозиума в Норвиче, 1989) была реконструирована развязка «Княгини Лиговской». Л. И. Вольперт пришла к выводу, что роман должен был закончиться дуэлью Печорина и Красинского, но исход этой дуэли оставался для нее неясным. Сомнениями она поделилась с Вацуро. «Высказав мысль, что реконструкции концовок не всегда оправданы, открытый конец часто запрограммирован автором и структурно значим (это особенно характерно для раннего Лермонтова – “Вадим”, например), он, однако, согласился со мной, что в случае с “Княгиней Лиговской” <…> сюжетная реконструкция оправдана <…> я все же склонялась к мысли о победе Красинского <…> Когда я выходила из самолета, я уже знала со всей определенностью: погибнет Красинский». См.: Вольперт Л. И. Памяти Вадима Эразмовича Вацуро // Новое литературное обозрение. 2000. № 2. С. 56; курсив Л. И. Вольперт. Мы можем лишь догадываться о той системе аргументов, которой оперировал В. Э., но его мнения о концовках «Вадима» и «Княгини Лиговской» представляются интересными и убедительными. Между тем ни в главе «Истории всемирной литературы», ни в появившейся позднее словарной статье нет и намека на эти гипотезы. Кроме прочего, эта история дает нам и такой важный урок: если в опубликованных работах Вацуро о «Демоне» говорится подробнее, чем о «Мцыри», а некоторые обертоны этой поэмы «оставлены без внимания», то это вовсе не значит, что В. Э. считал «Мцыри» более понятным текстом, меньше о нем думал или игнорировал некоторые особенности этой поэмы. Конспективность обусловливает необходимость «временных жертв», лакуны предполагают возвращение к спрятанным в них проблемам.
194
История русской литературы: В 4 т. Л., 1981. Т. 2. С. 379.
195
В письме Т. Г. Мегрелишвили В. Э. больше говорит о контексте поэтическом, но называет и имена двух прозаиков – В. А. Соллогуба и Н. Ф. Павлова. Само выделение именно этих писателей весьма значимо. (Марлинского В. Э. не упомянул, видимо, потому, что вопрос о соотношении его и лермонтовской прозы был для него в целом решен; сходно обстояло дело и с прозой Одоевского, следы пристального внимания к которой ясно видны в статье о <«Штоссе»>.) Становится понятно, что злополучная статья о Соллогубе (безусловно лучшая из того немногого, что об этом незаурядном прозаике написано) была для В. Э. работой принципиально важной, существенной составляющей скрыто возводимого им здания истории русской словесности первой половины XIX века. О Павлове В. Э. специально не писал – тем весомее его указание на значимость автора эффектных, социально острых, по сути своей «антипушкинских» «Трех повестей» в литературном раскладе эпохи. Вообще же большее внимание Вацуро к поэзии конца 1820-х – 1830-х годов, чем к тогдашней прозе (ощутимое и в письме Мегрелишвили, и в совокупности ныне опубликованных заявок на издания) объясняется не только личным складом В. Э., но и ситуативно: в первой половине 1980-х годов были изданы (лучше или хуже) сочинения почти всех значимых прозаиков пушкинско-лермонтовского времени. Недоступны советскому читателю были только Булгарин и Греч, но об издании этих «пламенных реакционеров» до позднеперестроечных лет и заикаться было бессмысленно. Самому же В. Э. как раз с изданиями прозы фатально не везло: кроме предисловия к Соллогубу была загублена публикация повести В. А. Ушакова «Густав Гацфельд», что должна была появиться в планировавшемся Издательством Ленинградского университета сборнике «Русская фантастическая проза 1820—1840 гг.». После погромной внутренней рецензии книга ждала своего часа пять лет, но и в 1990-м (!) году издательство не решилось включить в нее повесть Ушакова (свидетельство А. А. Карпова; 208). Несостоявшаяся публикация обернулась статьей «Василий Ушаков и его “Пиковая дама”» (1993); см.: Вацуро В. Э. Пушкинская пора. С. 440—465.
