102
Самойлов Давид. Перебирая наши даты. С. 215.
103
Самойлов Давид. Поденные записи. Т. 2. С. 62. Из дневника Р. Д. Орловой известно, что 1 октября 1966 Самойлов в доме Копелевых читал Бёллю «Та война, что когда-нибудь будет…», а 8 марта 1972 Бёлль с женой, Копелев и Орлова были у Самойловых в Опалихе, где поэт читал отрывки «Нюрнбергских каникул» (неоконченная поэма «Последние каникулы»); см.: Орлова Раиса, Копелев Лев. Мы жили в Москве. С. 161, 174—175. Визит отмечен и в дневнике гостеприимца – Т. 2. С. 63.
104
Осенью 1971 года в книге Слуцкого «Годовая стрелка» появилось стихотворение, в котором поэт энергично отстаивает достоинство дискредитируемого властью и улицей слова: «Говорить по имени, по отчеству / вам со мной, по-видимому, не хочется. / Хорошо. Зовите “гражданин”. / Это разве мало? Это много. / Гражданин! / В понимании Рылеева, / а не управдома. / Я ль буду в роковое время/ позорить гражданина сан и чин? / Хорошо. Зовите “гражданин”» (2, 262; в текст введено раскавыченное первое двустишье программных стихов Рылеева; ср.: Рылеев К. Ф. Указ. соч. С. 97). Датировка «Говорить по имени и отчеству…», как обычно у Слуцкого, неизвестна. Возможны три варианта: Самойлов знал эти стихи – тогда их должно считать одним из подтекстов «Поэта и гражданина»; Самойлов прочел Слуцкому «Поэта и гражданина» (возможно, еще в неотшлифованном виде), а тот дал оперативный отклик (этот вариант наиболее сомнителен, так как «Годовая стрелка» была подписана к печати в мае 1971 года, но не исключен вовсе); стихи Слуцкого и Самойлова написаны независимо друг от друга. Последняя версия (на мой взгляд, наиболее вероятная) свидетельствует о том, что спор Самойлова и Слуцкого был непрерывным и не сводящимся к прямой реакции одного поэта на новый текст другого. Они думали о сходных сюжетах и очень хорошо знали друг друга.
105
Вспоминая о жестоких расправах с немцами, Самойлов в очерке «А было так…» приводит свои записи от 20 и 21 января 1945 года (в издание дневника не вошли): «Приходят сдаваться немцы, группами и поодиночке. Маленький лысоватый курчавый немец, давно не мытый, с гноящимися глазами. Он сдался от голоду, его обыскали. Он попросил, чтобы оставили фото жены. Ему отдали фото. (Ср.: «…Обшарили его. Достали фото / Жены и сына. Фото было жаль <…> Разглядывали фото. И вернули. / И он подумал: это хорошо!» – 190. – А. Н.) Партизанский мальчик Ванька Радзевский вызвался конвоировать этого немца до сарая <…> Он отвел его на несколько шагов и пристрелил <…> Наш дозор привел троих немцев. Они ели в хате суп с сухарями. К ним ввалился сильно выпивший старший лейтенант Касаткин. Один из них так и вышел с сухарем в руке. Когда его застрелили, он упал с сухарем в руке». (Ср.: «И все ж он встал, держа сухарь <…> Он поднял руки, но держал сухарь <…> И, дергаясь, как кролик, / Свалился навзничь с сухарем в руке» – 190.) Далее автор рассказывает и размышляет: «Касаткин был в пьяной истерике <…> Разведчики в тот день были мрачны и понуры. Но утром никто не удержал Касаткина. Как должен был поступить тогда я? Как – даже с нынешних моих позиций? Убить Касаткина <…>?» – Самойлов Давид. Перебирая наши даты. С. 271, 273.
106
Там же. С. 166.
107
Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 20 т. М., 1963. Т. 7. С. 223, 158—159, 215.
108
Катенин П. А. Избр. произведения. Л., 1965. С. 85, 86.
109
Самойлов Давид. Поэмы. М., 2005. С. 60. О «Блудном сыне» см.: Немзер Андрей. Поэмы Давида Самойлова // Там же. С. 394—401; к сожалению, в статье не было учтено полемическое отталкивание от знакового (и в свое время – весьма популярного) стихотворения Слуцкого «Блудный сын» – еще один важный эпизод истории «дружбы-соперничества».
110
Самойлов Давид. Указ. изд. С. 108, 184.
111
Блок А. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М., 1997. Т. 2. С. 122—123.
112
Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 5. С. 143.
113
Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем: В 23 т. М., 2001. Т. 1. С. 150, 152, 160, 182.
114
Харитонов Марк. Способ существования М., 1998. С. 358.
115
Ср. дневниковую запись Самойлова от 16 апреля 1973 года: «Полностью не принимает «Ночного гостя» – Самойлов Давид. Поденные записи: В 2 т. М., 2002. Т. 2. С. 65.
116
Харитонов познакомился с Самойловым в октябре 1971 года; о своем отношении к Самойлову на ранней стадии их общения он пишет: «…я влюбился в этого человека» (ср. название его мемуарного очерка о Самойлове – «История одной влюбленности») – Харитонов Марк. Указ. соч. С. 341, 347.
117
Харитонов Марк. Указ. соч. С. 358—359. Эти размышления Самойлова, неотделимые от его поэтической практики начала 1970-х, безусловно связаны с синхронными новаторскими работами, посвященными Ахматовой и Мандельштаму. По свидетельству Д. М. Сегала, статья пяти авторов (Ю. И. Левин, Д. М. Сегал, Р. Д. Тименчик, В. Н. Топоров, Т. В. Цивьян) «Русская семантическая поэтика как культурная парадигма», опубликованная в журнале «Russian Literature» в 1974 году (№ 7—8), была написана «где-то двадцать пять лет назад», т. е. в самом начале 1970-х, т. к. автокомментаторская работа Сегала «Русская семантическая поэзия двадцать пять лет спустя» датирована 1996 годом; см.: Сегал Д. М. Литература как охранная грамота. М., 2006. С. 213, 252; здесь же републикована статья пяти авторов – С. 181—212. Вопрос о том, насколько Самойлов был в курсе новейших штудий в области семиотики и поэтики, какие именно работы, когда и в какой версии читал, что знал «со слуха», нуждается в дальнейшем исследовании, однако очевидно, что эти веяния не могли не коснуться Самойлова, тесно контактировавшего с Вяч. Вс. Ивановым, Ю. И. Левиным и другими исследователями тартуско-московского круга.
118
Баевский В. С. Давид Самойлов: Поэт и его поколение. М., 1986. С. 133—135, 150—152. Анализ «Ночного гостя» исследователю пришлось поместить не в главу «Красногорские рощи» (где рассматривается сборник «Волна и камень»), но в следующую – «Я выбрал залив», ибо при прохождении «Волны и камня» через цензуру «Ночной гость» был запрещен (см. записи Самойлова от 12 и 24 апреля 1974 – Самойлов Давид. Указ. соч. Т. 2. С. 76—78) и появился только в книге «Весть» (1978). Автор первой – серьезно пострадавшей от цензурных вмешательств – монографии о Самойлове сумел, однако, дать понимающему читателю весомый намек: «“Весть” включает стихотворения, и биографически, и художественно настолько связанные с недавним прошлым, что производят впечатление лишь случайно не попавших в “Волну и камень”. Таков и “Ночной гость”…» – Там же. С. 150. Рядом находим еще один выразительный пример позднесоветского «эзопова языка»: «Упоминается молодой поэт Улялюмов и замечательный лирик Н. – и нам вспоминаются автор стихотворения “Улялюм” Э. По; Мандельштам, в стихотворении которого “Мы напряженного молчанья не выносим…” названо и это стихотворение и его автор; далекий предшественник романтиков Джон Донн» – Там же. С. 151. Разумеется, вспомнить о Джоне Донне при чтении «Ночного гостя» (и отождествить «замечательного лирика Н» с Бродским) может лишь читатель, знакомый с неизданной в СССР (как бы несуществующей) «Большой элегией Джону Донну», ибо прямых отсылок к поэту-метафизику нет не только в «Ночном госте», но и у самого Бродского.
119
Ниже будет показано, что некоторые весьма значимые для автора ассоциации читателю вовсе недоступны – обнаружить их можно, лишь обратившись либо к тем самойловским текстам, что в начале 1970-х еще не были опубликованы, либо даже к написанным позднее «Ночного гостя».
120
Ср.: «Что ж ты заводишь / Песню военну, / Флейте подобно, / Милый снегирь?» – Самойлов Давид. Стихотворения. СПб., 2006. С. 159 (далее ссылки на это издание даются в тексте в скобках) и: «Что ты заводишь песню военну / Флейте подобно, милый Снигирь?» – Державин Г. Р. Соч. СПб., 2002. С. 288. Отступления от ахматовской рифмовки в «Смерти поэта» могут быть соотнесены с игрой Державина, у которого за открывающим строфу четверостишьем следует двустишье, кажущееся «холостым», но рифмующееся с соответствующим двустишьем следующей строфы («Сильный где, храбрый, быстрый Суворов? / Северны громы в гробе лежат <…> Тысячи воинств, стен и затворов, / С горстью Россиян все побеждать?»).
121
Разумеется, в поэтическом корпусе Самойлова есть и реминисценции более ранней поэзии. Однако фольклор мыслится им субстанцией внеисторической (конечно, не в примитивном смысле!) и всеобщей, подобной языку, природе, самой жизни. То же в большой мере касается «Слова о полку Игореве». Так в стихотворении «Ты, Боян, золотой соловей…» древняя, сопрягавшие разные наречья (воплощения природных стихий и ландшафтно-культурных зон), песнь навсегда сохраняется «В женских лицах и варварской оде» (179); «варварская ода» отсылает к целому русской поэзии – от «безграмотного» Державина (с его «татарской» мифологией) до «варварской лиры» Блока («Скифы»). Ср. также «внепоэтический» (фольклорный) облик Хлебникова: «Не думал про стихосложенье, / Как это было в том веку,/ Когда боролись за княженье / И пелось “Слово о полку”. // Он что-то вспомнил так правдиво, / Из темного праязыка…» (402). Додержавинская же словесность XVIII века – при многолетнем интересе к соответствующему историческому периоду (драматическая поэма «Сухое пламя», «Конец Пугачева», «Солдат и Марта», «Сон о Ганнибале», «Смотрины») – Самойлова привлекала не слишком. Ср. демонстративное игнорирование «школьных» представлений в «Стихе и прозе»: «Мужицкий бунт – начало русской прозы. / Не Свифтов смех, не Вертеровы слезы…» (216). В таком контексте четвертая – «ломоносовская» – строфа стихотворения звучит этикетно, если не иронически. Формулой «восторг ума» (216) цитируется зачин «Оды <…> на взятие Хотина 1739 года» («Восторг внезапный ум пленил» – Ломоносов М. В. Избранные произведения. Л., 1965. С. 63). Самойлов, вероятно, учитывает репутацию этой оды как начала русской поэзии, канонизированную в прощальных стихах Ходасевича («Не ямбом ли четырехстопным…»): «Но первый звук Хотинской оды / Нам первым криком жизни стал» – Ходасевич Владислав. Стихотворения. Л., 1989. С. 302. Стоит, однако, учитывать, что следующая аттестация «российского стиха», отождествленного здесь с «гражданственностью самой», – «сознанье пользы высшей» – в «пушкинианских» стихах звучит по меньшей мере двусмысленно.
