Принципиально важно, что понимается под демократией. Если всеобщее избирательное право, централизованное государство, в котором демократию олицетворяет прежде всего полномочный парламент и «всенародно избранный» президент, то ни о каком уничтожении классового господства говорить не приходится. Напротив, правящая элита получает прекрасную структуру для защиты своих привилегий.
Если понимать демократию как реальность народоправия, то приходится признать, что парламентско-президентская система – это еще одна форма власти социальной элиты, а не остальной части населения («народа»). Чтобы демократия отождествлялась с властью народа, а не профессиональных управленцев и политиков, то необходимо вернуться к идеям демократии федерализма и реального самоуправления.
* * *
Бернштейн заставил марксистов вернуться к рассмотрению явлений и принципов, которые Маркс отверг у Прудона. Но решения предложил несколько иные, уводящие социализм в стремящуюся к нулю бесконечность.
Бернштейн уже принципиально смешивает социальную защиту, экономическое регулирование и социализм. Социализм превращается в некоторую субстанцию, растворенную в существующем обществе. В разных вполне капиталистических структурах может быть «больше социализма»: «Обществу достаточно воспользоваться принадлежащим ему правом контроля над экономической жизнью. В хорошем фабричном законе может содержаться больше социализма, чем в национализации целого ряда фабрик.
Я открыто заявляю, что нахожу чрезвычайно мало смысла и интереса в том, что обычно называют «конечной целью социализма». Эта цель, чем бы она ни была, для меня – ничто, движение – это все»[803].
Такова знаменитая формула отрицания конечной цели. Философски (но не политически) Бернштейн мог опереться на фразу Энгельса, сказанную в 1893 г.: «У нас нет конечной цели. Мы сторонники постоянного непрерывного развития, и мы не намерены диктовать человечеству какие-то окончательные законы»[804]. Аналогичные мысли в философском преломлении можно найти в работе Энгельса «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии», где он говорит об отсутствии возможности завершения истории в совершенном обществе[805].
Из этого сходства академик Т.И. Ойзерман делает вывод: «Можно, следовательно, сказать, что обличаемая Лениным формула Бернштейна в принципе не отличается от высказываний Энгельса, если, конечно, отвлечься от ее парадоксально-философского словесного выражения»[806]. Философ Т.И. Ойзерман мог бы и заметить, Птак страшно, ког выражения"но-филешения общества в соврнечномости строить социализм с помощью якобинских методов. деревне.что у Бернштейна речь идет не о «конечной цели истории», а о «конечной цели социализма». Разница существенная: социалистическое общество – это лишь грядущая стадия на пути истории. Отрицание этой стадии (цели социализма) предвосхищает высказанную уже в 1989 г. идею Ф. Фукуямы о «конце истории», то есть о невозможности создать что-то более «высокое», чем либеральная или социал-либеральная система. То, что отрицал Энгельс, логично вытекает из того, что утверждал Бернштейн и его нынешние эпигоны.
Понятно, когда различие между позициями Энгельса и Бернштейна не замечает бывший марксистско-ленинский философ. Куда печальнее, когда с ним солидаризируется серьезный историк Е.Г. Плимак. Отталкиваясь от позиции Ойзермана, он «развивает наступление» бернштейнианцев против Ленина, обличавшего ревизионистов за крылатую фразу о цели и движении. Е.Г. Плимак возмущен кощунственностью Ленина, посягнувшего на теорию, «которая обобщила тенденции десятилетий», среди которых историк называет «эволюцию к всеобщему избирательному праву, позволяющему без бланкистских революций навязывать буржуазному обществу социальные реформы, отрицание идеи диктатуры пролетариата…», сокращение рабочего времени. Но пафос восхваления Бернштейна здесь явно превышает заслуги отца ревизионизма.
Всеобщее избирательное право было известно и во времена Первого Интернационала, показало свои плюсы и минусы, свою ограниченность и связанные с ним возможности. Ничего нового об этом инструменте по сравнению с Бланом и Лассалем Бернштейн миру не сообщил. Отрицание диктатуры пролетариата – это не «тенденция», а вопрос принадлежности к марксизму. Можно разделять эту идею и быть марксистом, или не разделять ее и быть кем-то еще – хоть либералом, хоть народником, хоть анархистом.
Для научного социализма важно, насколько точно обобщены Бернштейном тенденции «последних десятилетий» (то есть конца XIX – начала XX веков), актуальные и для современной нам эпохи глобализации. Увы, Е.Г. Плимак вслед за Э. Бернштейном, П. Струве и Т. Ойзерманом (но не Марксом и Энгельсом) обобщает эти тенденции весьма нелогично, увязывая социальные реформы и всеобщее избирательное право. Во-первых, за несколько десятилетий до введения всеобщего избирательного права в Великобритании был принят закон о десятичасовом рабочем дне, на который ссылался Маркс в 1864 г. как на пример осуществления легальным путем принципов политэкономии пролетариата (о чем напомнил Е. Плимак[807]). Маркс при этом, разумеется, не писал, что Британия стала полу-социалистической страной, он просто указал, что закон выгоден пролетариату. Социальное законодательство в России стало вводиться с 1896 г. – безо всякого парламентаризма, но зато после мощных стачек в столице.
Во-вторых, те социальные реформы, которые проводились в Европе до 30-х гг. гг. ХХ века, не зависят от наличия или отсутствия всеобщего избирательного права. Системное социальное законодательство, позволяющее говорить о качественных преобразованиях в западных обществах, стало осуществляться в условиях Великой депрессии – через несколько десятилетий после формального введения всеобщего избирательного права для мужчин. При этом социальное государство возникло не только в США, но также и в гитлеровской Германии, далекой от демократических идеалов. Это стало результатом кризиса капиталистической системы и давления коммунистического примера.
Что касается уменьшения рабочего дня при капитализме, то здесь все отнюдь не однозначно. Автор первой книги об империализме Д. Гобсон, напротив, критиковал британское общество за царящее в нем недопотребление (предвосхищая концепцию Кейнса). Ограничение рабочего дня сочеталось с большей интенсивностью труда, с тэйлоризмом.
Удар по бернштейнианству нанес уже кризис 1900 года, который показал, что «обобщение тенденций» оказалось не самым удачным. Увы, мир начала ХХ века оставался конфликтным, кризисным, некоторое улучшение положения работников в Англии сопровождалось ухудшением их положения, скажем, в России (особенно во время кризиса 1900-1903 гг. и последующей депрессии).
* * *
Бернштейн считал, что даже при сохранении капиталистической организации производства возможно «более справедливое распределение»[808]. В этом – формула этатизированного индустриального общества, на основе которого может существовать социальное государство. Капитализм в таком обществе как правило сохраняется (исключение составляет модель коммунистических режимов), но произведенный продукт перераспределяется в пользу трудящихся и уязвимых слоев.
Л.Н. Бровко считает, что в идее воздействия распределения на производство (а не наоборот) у Бернштейна «мы видим явные элементы будущей теории Дж. Кейнса об «эффективном спросе»…»[809] Хотя, конечно, Кейнс не опирался непосредственно на своих предшественников Прудона, Лассаля и Бернштейна, развитие событий в ХХ в. подтвердило правоту их взгляда на равноправное место распределения в экономике.
Развивая идеи Маркса, Бернштейн переступает грань отделяющую социалиста от либерала, и становится апологетом акционерной собственности. «Собственность есть собственность, движимая или нет. Акция – не только капитал, она – капитал в его самой законной, т.е. возвышенной форме. Она – свободное от грубого соприкосновения с низкой стороной промышленной деятельности свидетельство на участие в прибавочном продукте национального или мирового хозяйства. Она, если угодно, динамичнее капитала»[810]. Бернштейн кардинально расходится здесь с Прудоном, возводя в абсолют причастность к собственности, уже совершенно оторванной в акциях от владения, распоряжения. Товарищи по партии раскритиковали Бернштейна за наивное увлечение акционированием. К. Каутский возражал Бернштейну, что акции – «лучшее средство для улавливания и обирания простодушных людей»[811] и роста паразитизма. Этим Каутский косвенно признал вторичность капитала в отношении к фактору власти управленцев. Капитал у многих, а власть – нет.
