Во имя чрева твоей бабки, сестрица Барби, вспоминай о том, как обуздать огненную стихию, иначе тебе будет худо, очень худо. Запах паленого мяса сделался невыносим, правая рука металась по столу точно охваченный огнем паук, ей пришлось пригвоздить ее к столешнице левой.
Двенадцать алхимических процессов… Обычно строптивая и устроенная ужасным образом, память выкинула на поверхность рогатый символ овна и горсть тлеющих быстро рассыпающихся формул. «Разложение путем окисления». Разложение всякого вещества огнем лучше всего осуществлять в конце апреля, когда влияние зодиакального знака овна сильнее всего. Сектор эклиптики, кардинальный знак тригона, весеннее равноденствие…
Сука! Печет! Печет!
Барбаросса попыталась выхватить из вороха подсовываемых ей памятью бесполезных знаний, усвоенных в университете, хоть что-то полезное, но выхватывала лишь всякую дрянь, никчемную и не имеющую смысла. Фламель и Парацельс, ифриты и саламандры, теория серы и Меркурия…
Ее инстинкты оказались мудрее нее.
Возобладав над охваченным паникой разумом, они подчинили себе пальцы левой руки, заставив их выпустить рвущуюся в агонии правую руку и, прежде чем Барбаросса успела сообразить, что происходит, впились в кружку с пивом, к которому она так и не успела прикоснуться. Впились, подняли — и опрокинули прямо на мечущуюся по столу правую руку.
Шипение, которое раздалось вслед за этим, походило на змеиное. Вода и огонь, противоборствующие элементы алхимии, сошедшись вместе, породили облако грязного пара, разлитое пиво грязной волной хлынуло на стол, заливая ее собственные колени, зазвенели сшибленные на пол столовые приборы… Но она уже не ощущала всего этого.
Благодарение всем владыкам Ада, невидимый огонь унялся, а вместе с ним стихла и страшная боль, пожирающая ее руку, сделавшись из невыносимой просто адски неприятной.
Черт. Ее выступление в «Хромой Шлюхе» определенно имело успех. Господин в обоссанных штанах не соизволил проснуться, зато компания каменщиков откровенно посмеивалась в бороды, кося в ее сторону глаза. До нее долетели перемежаемые смешками слова, среди которых ей удалось выцепить только два — «спорынья» и «ведьма». Херовы скотоложцы… Если бы ее правая рука не превратилась в подыхающую змею, она подошла бы к ним и устроила нечто такое, после чего «Хромой Шлюхе» пришлось бы переменить название на «Три калеки», но… Барбаросса зашипела, дуя на истекающую дрянным пивом и сукровицей ладонь. Хер с ними. Этот длинный день сделал сестрицу Барби немногим умнее, она не станет ввязываться в неприятности даже если те настойчиво ходят за ней хвостом…
Бросив взгляд в сторону двух шмар с веерами, цедившим свое пиво в углу, Барбаросса обнаружила пустой стол и стоящие на нем полупустые кружки. Судя по всему, в разгар ее выступления подружки предпочли ретироваться. И хер с ними. У нее появились заботы посерьезнее.
Барбаросса прижала обожженную трепещущую руку к столу. Она выглядела скверно, распухшей и вялой, как дохлая рыбина, но пальцы остались на своем месте. Ей надо посмотреть на ожог, чтобы понять, насколько все серьезно.
— Хер моей бабушки!..
Все было очень серьезно. Но не так, как она представляла. Вместо развороченной багровой язвы, которая обыкновенно остается на месте серьезного ожога, она увидела нечто другое. Почти идеальный багряный круг сожженной плоти, сидящий на ее ладони словно печать. Хренов адский стигмат размером с хорошую монету. И не просто стигмат, а…
Во имя всех мертвых младенцев в мире, эта штука была испещрена тончайшими багровыми прожилками, которые совершенно не походили на то месиво из шрамов, которое обычно остается на месте ожога. Слишком правильные линии, затейливо сплетающиеся между собой.
Дрожа от возбуждения и боли, Барбаросса села поближе к лампе. Может, хозяин «Хромой Шлюхи» экономил на мясе, но не на масле для ламп, света оказалось вполне достаточно, чтоб она смогла разобрать контуры чертовых отметин, впечатавшихся в ее правую ладонь. Это были символы, без сомнения. Непонятные, причудливые символы, похожие одновременно на мертвых насекомых или слипшиеся комки железной стружки:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
สิ่งมีชีวิตที่ไม่มีนัยสำคัญคืนสิ่งที่คุณขโมยให้กับเจ้าของมิฉะนั้นหลังจาก 7 ชั่วโมงฉันจะทรมานคุณโดยเปรียบเทียบกับนรกที่คุณจะมีความสุข
Что это за херня?
Она никогда толком не была сведущей в алхимических символах, даром что усердно чертила их и перерисовывала под руководством Котейшества, пытаясь постичь сокрытую в них силу. Нет, их начертание совсем не походило на те херовы загогулины, которыми пестрели «Изумрудная скрижаль» и «Theatrum Chemicum», они вообще не походили на знаки, которые может оставить человеческая рука, больно уж витиеваты и сложны. Каждая буква — точно маленький лабиринт или знак, с тончайшими ответвлениями, рисками и штрихами.
Адские сигилы? Барбаросса знала несколько сотен сигилов, но ни один из них не напоминал эту хрень. И уж конечно, они не были буквами ни одного из известных ей диалектов, имевших хождение в Саксонии.
Единственным знакомым ей символом в этом блядском переплетении линий была семерка, но в окружении прочих знаков и она не несла спокойствия, напротив, выглядела зловещей и угрожающей. Миниатюрная коса, обрезающая жизни. Крюк, норовящий впиться под ребра. Заряженный пистолет с взведенным курком.
Семь грехов? Семь кругов Ада? Семь металлов? Семь мужей Асмодея? Семь мудрецов[6], имена которых ей когда-то приходилось штудировать на первом круге?.. Солон, Фалес, Хилон и прочие древние педерасты, оставившие после себя какие-то никчемные труды… Нет, эта семерка ничего ей не говорила. Ровным счетом ни хера.
Прелестно. Просто, блядь, прелестно.
Какая-то ебанная тварь выжгла тавро на ее руке, точно на шкуре бычка-двухлетки, оставив на память милое украшение, а она даже не понимает его смысла. Барбаросса смоченным в пиве платком перевязала ладонь. Мокрая ткань не уняла боль, пережевывавшую тупыми зубами ее руку, но приятно охладила полыхающие письмена, вырезанные на ее коже.
Ничего. Она привычна к боли, потерпит. Боль была лучшей ее наставницей в Броккенбурге, даже более терпеливой и мудрой, чем Панди. Боль не давала ей зазнаться и потерять голову, боль наставляла на нужный путь и учила не проявлять слабостей. Боль поможет ей и в этот раз.
Тарелка с зауэрбартэном лежала на полу, разбитая в черепки, в окружении лужиц подливки, рассыпавшихся кусков крольчатины и раздавленной картошки. Отлично пообедала, сестрица Барби. Она ощутила глухое разочарованное ворчание в пустых кишках. Теперь уж поздно. Хозяин «Хромой шлюхи» не спешил предъявлять ей претензий, сам вжался в угол, уродливый нарост на его лице съежился от страха. Он ни хера не понимал, что за представление разыграла в его трактире ведьма с обожженным лицом, но жизнь приучила его не соваться в такие вещи. И это было чертовски мудрой тактикой.
Барбаросса подняла мешок с гомункулом, небрежно отряхнула его от осколков и привычно забросила за спину. Довольно отдыхать, сестрица Барби, твоим ногам вновь придется немного потрудиться.
Идти куда-то, не зная цели, то же самое, что труситься в карете, кучер которой заснул на козлах, выпустив из рук вожжи, а лошади слишком нерешительны или напуганы, чтобы самим выбрать путь. Дрожь экипажа не успокаивает, как это бывает во время дальней дороги, а лишь растрясает душу и, под аккомпанемент этой дрожи, внутрь проникает тревожное беспокойство.
Барбаросса миновала несколько кварталов, сама толком не зная, куда идет. Обогнула без всякого смысла лавку шорника, делая вид, что разглядывает развешенные шлеи, хомуты и дорожные мешки, несколько минут проторчала перед крошечной витриной гравера с выставленными там эстампами, разглядывая чьи-то бугристые породистые носы и напудренные парики.
На углу Кохльштрассе и Ржаного переулка ей попалась тумба с театральными афишами, нарядная и пестрая, как швейцар, которую она обошла кругом, рассеянно скользя взглядом по афишам. Котейшество обожала театральные афиши, даже в те дни, когда они вдвоем не смогли бы наскрести денег даже на самый дешевый билет, она готова была бесконечно разглядывать эти скверно отпечатанные листки с призывными аляповатыми картинками, возвещающие всякие небылицы, по-детски прикусывая губу и крутя на пальце прядь волос. Барбаросса прошлась вдоль тумбы, надеясь, что яркие цвета и броские картинки пробудят в ее пустом беспокойно звенящем черепе хоть какие-то мысли, но успеха не снискала. Почти все из того, что обещали афиши, было или никчемным старьем, которое театры осмеливались ставить только в замшелой Саксонии, куда все приходит с опозданием, даже погода, или дешевыми пьесками, годными лишь для старых пердунов. «Роман с камнем», «Баунти», «Тайная жизнь моей матери» — всю эту херню она уже видела, и не раз.
