Люди все шли и шли, и из города, и из ближних деревень, вливаясь в толпу вокруг поля, которая разбухала и разбухала в стороны, не в силах сомкнуться внутрь круга, где ее сдерживала серая цепь пехотинцев. Вдоль виселиц ходили несколько человек, одетых как мастеровые – в фартуках, за пояса заткнуты рабочие рукавицы. Только лица закрыты черными масками – палачи. Сегодня у них работа ожидается нетрудная, никакого особого живодерства не требуется, знай подтягивай казнимых повыше да обратно опускай.
Потом в толпе началась суета, кто-то закричал: «Ведут, ведут!» – и с дальней от нас стороны поля, из-за поворота стены показалась голова колонны – конные рейтары во главе и по бокам, а в середине множество грязных, оборванных, избитых смуглых людей, связанных друг с другом длинными вереницами, как каторжников и рабов обычно гоняют. Я заискал глазами по ним, и аж дыхание перехватило – Красный Ар шел в первом ряду, рядом со старым Орби – тем самым врачевателем, поившим меня неведомыми настоями.
– Ты что побледнел? – спросил Ниган, чуть пригнувшись ко мне. – Знаешь кого из них?
– Знаю, – ответил я сквозь зубы.
– Ты, старший, смотри… не вздумай сделать ничего, – как бы даже с угрозой сказал мой товарищ. – Не это твой обет и не здесь твоя смерть, понял? Понял?
– Понял я, Ниган, понял.
Не здесь мой бой, и не здесь моя смерть, прав Ниган. Не зингарам я клятву давал, и не для этого они меня выходили. Да и не смогу я никого спасти – своя же сотня следом не пойдет, а может, даже и сами прикончат. Вон, Барат на происходящее даже с любопытством смотрит и словно бы улыбается. Не верю и верить не хочу, но ведь так и есть.
Ближе к виселицам толпу, в которой было человек двести, разделили на две неравные части – человек двадцать, все так же связанных, вывели вперед, остальных оттолкали, наоборот, назад, заставив усесться на землю на пятки – так не сбежишь. Да и куда побежишь в веревках-то, которыми ошейники между собой стянуты?
В толпе закричали, заулюлюкали, засвистели – выведенную двадцатку погнали к виселицам. Никто не сопротивлялся, не вырывался, не кричал – похоже, что люди были так изнурены, что сил на что-то другое, кроме как тихо принять смерть, уже не оставалось.
Никаких приговоров никто не читал – это не было казнью, это было просто истребление, из которого сделали потеху для городской черни, всегда готовой поглумиться над чьей-то бедой хотя бы для того, чтобы не замечать собственной убогости. Палачи по одному отделяли людей от «связки», после чего, заломив связанные руки и сильно нагнув вперед, вели к виселице. Там палач накидывал на шею обреченного петлю, слегка затягивал, после чего его помощники разом и дружно тянули веревку. Ноги жертвы отделялись от земли, начинались конвульсии, а палачи, даже не глядя на умирающего, закрепляли веревку в примитивном стопоре и уже спешили привести следующего.
Когда очередной смертник начинал хрипеть в петле, в толпе раздавался свист и улюлюканье. Кто-то даже бросил какую-то дрянь в сторону виселицы, но с этим прогадал – стоящий рядом пехотинец, не говоря ни слова, двинул швырявшего прикладом в зубы, и тот под хохот окружающих свалился в грязь, зажав мгновенно залившийся кровью рот руками.
Красного Ара повесили пятым, следом за Орби. И он узнал меня, я уверен. Перед тем как веревка потащила его вверх, он посмотрел прямо на меня и даже усмехнулся. Это была единственная эмоция, которая отразилась на лице главы табора. Потом лицо его побагровело, глаза выпучились, и через несколько минут судороги прекратились.
Когда палачи вешали двадцатого, их помощники начали освобождать виселицу для следующих, начав с первого казненного. Тело снимали, оттаскивали в сторону и сразу грузили в длинную телегу, запряженную парой волов. Возница со скучающим видом возился со сбруей, даже не глядя на казнь. Толпа уже угомонилась, устав орать, потеряли интерес к казни и сидевшие на помосте владетели. Дикий Барон о чем-то разговаривал с дамой, высокосвященный вообще углубился в чтение каких-то бумаг. Мне почему-то подумалось, что это отчеты приказчиков его торгового дома о выручке с селитры.
Я смотрел на происходящее с таким ощущением, что меня здесь нет. Что кто-то просто показывает мне картинки – серая грязь, низкое серое небо, серая стена форта, серая толпа. А меня здесь нет, потому что я здесь быть не должен, не могу я здесь быть.
Ее вешали уже ближе к концу казни. Ту, чьего имени я так и не узнал, дочь Красного Ара. Как и все остальные, она не сопротивлялась, но почему-то выглядела по-другому. Она не опустила голову, когда палачи расстегивали ее ошейник, и даже вели ее почему-то не так, как всех, не согнув пополам, а просто подталкивали вперед, придерживая за локти. И самым страшным было то, что она встретилась со мной взглядом, и пока ее вели к виселице, не отвела глаз ни на мгновение. Она не искала ни помощи, ни жалости, она просто смотрела, но этот взгляд жег как огонь.
Я положил руку на рукоятку большого рейтарского револьвера в седельной кобуре.
– Нет, – сказал Ниган. – Не твое время здесь, держи клятву. Я сам.
Никто не понял, что произошло. Даже я, замерший в недоумении после его слов. Ниган тронул коня, своего рослого серого мерина, и шагом вывел его на смертное поле. Никто даже не обратил внимания, ни оцепление, ни сидящие на помосте владетели, лишь главный палач, который держал в руках растянутую петлю, готовый накинуть ее на тонкую шею зингарки, с недоумением посмотрел на него, когда взводный – да, Ниган стал взводным – подъехал совсем близко. Никто.
Шесть быстрых выстрелов прозвучали как-то совсем негромко и даже на выстрелы не были похожи, звук увяз и растворился в гуле толпы. Но палач и трое его помощников, которые вели девушку, свалились в грязь, даже не дернувшись. Упал помощник палача, отцеплявший веревку, чтобы сбросить тело старой зингарки, упал возница телеги с трупами. Девушка не побежала никуда, она просто смотрела на это широко раскрытыми черными глазами.
Ниган дал коню шпоры и погнал его к помосту с владетелями, выхватив второй револьвер. Теперь уже везде заорали, по толпе как кипятком плеснуло паникой. Снова хлопнул выстрел, кто-то на помосте схватился за живот, согнувшись, а затем опомнившаяся охрана открыла огонь по Нигану и его коню. Конь споткнулся, упал на колени, затем завалился вбок, но всадник был уже мертв.
– Вот так ты за осечку расплатился, друг, – прошептал я.
Сотня так и не двинулась с места, никто даже не шелохнулся – команды не было. И никто не выглядел удивленным. Рейтар из северян, белобрысый и конопатый Букке, зевнул, показав крепкие белые зубы, затем, перехватив мой взгляд, смущенно покачал головой. А потом послышалась частая стрельба – без палачей вешать было некому и оставшихся зингар рейтары просто перестреляли, тесня их со всех сторон конями и стреляя с седла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
