В середине его высказываний, от которых смеялись все вокруг, на поверхность вылез страх: «Я мягкотелый с женщинами, я все время чувствую вину, я всегда виновен... Когда они обвиняют меня в том, что я, мол, такой рассякой, я сразу же соглашаюсь с этим, да, я такой, я жесткий, свинья, хитрый, и все в таком духе... Я должен быть мужчиной и повышать голос, как мужчина. Я должен сказать им — заткнитесь! Вы все шлюхи, от первой до последней, гребаные неверные суки!»
Его слова пробудили ту жалкую боль, что он чувствовал, однако вместе с тем они вызвали новую волну смеха. Он понимал, что находился в центре внимания, и что ему было нетрудно оставаться там. Он говорил о своей жене, будто рассказывал о двух разных людях. Одна была девушкой, с которой он встречался и которую осыпал похвалами. Ее трансформация во время брака в неприглядную суку, говорящую за спинами людей, ходящую по дому с растрепанными волосами и чешущую свою задницу, не могла изменить первоначальный образ. Когда он говорил о том, как они любили друг друга, его лицо приобретало жалостливое выражение: «Она была, правда, привлекательной, ну то есть... настоящей телкой. У нее были отличные ножки, сиськи, превосходная задница, на нее было приятно смотреть». Он немного поразмыслил, открыл глаза, и в центре оказалась его действительная жена: «Эта ядовитая гадюка разбазаривает по району, что напишет в газете о своем отказе признавать меня своим мужем, что она не потерпит мои долги». Он осмотрел комнату в поисках слушателей и громко прокричал: «Эй, народ, я помогу ей, я откажусь от себя и не приму мои долги!»
Его партнер, Максим Драганич, кивнул головой, подтверждая высказывание. В эти три дня Максим несколько раз жаловался на свою неопределенность, являлся ли он гомосексуалистом или гетеросексуалом. Казалось, что открытость Йована побудила его к действиям, и он внезапно заговорил, несмотря на то, что должен был выступать в роли слушателя и молчать: «Хватит с меня этих тухлых компромиссов. Если ты мужик, то не можешь сидеть на двух стульях. Невозможно иметь шило в заднице и душу в раю!»
Рядом с ним, в голубых вельветовых штанах, сидела Даниэла, стройная девушка с длинной шеей и волосами, которые были убраны в пучок. Она годами зачитывалась оккультной литературой и щедро делилась своими знаниями. Из ее разговора, сотканного из хорошо подобранных слов, можно было узнать, какому из авторитетов она отдавала свое предпочтение на тот момент. Друг за другом следовали Блаватская и Рамачарака, Гурджиев и Кроули, Мехер Баба и Махариши. Она закончила Тейяром де Шарденом. Она свысока посмотрела на Йована и Максима и заявила более громким голосом: «Мы — не люди, пытающиеся стать богоподобными. Мы — боги, пытающиеся стать людьми». Йован остановился на середине фразы, словно взвешивал ее слова, а затем сказал: «Если я бог, то вы все по уши в г...не!!»
Началась последняя диада, все активные партнеры заговорили одновременно, смех пролетел по всей комнате, запах пота и плохого дыхания изо рта уже никого не беспокоил.
— Интересно, как это, быть на четыренадцатидневном «Интенсиве»? — поглядывая на меня, спросила группу японка почти кричащим, пронизывающим уши голосом. Если бы я только мог выйти из роли Мастера и указать ей поднятым в воздух кулаком, что это, несомненно, самая влиятельная вещь на всей планете!..
Но мое внимание сместилось на Вичу, брата Ольги, тихий остров серьезности во взволнованном озере смеха. Он с вопросительным взглядом пристально рассматривал то одну, то другую сторону ладоней, как будто видел их в первый раз в жизни. Затем он схватился обеими руками за лицо. Я жестом подозвал его к себе, но он не заметил меня. Я осознавал происходящее — Нарцисс увидел свое отражение, и его охватили чувства удивления и любви. Я подошел к нему со спины и, похлопывая по плечу, сказал:
— Пойдем.
Прошагав к стулу, он встал коленями на коврик позади меня, однако его внимание по-прежнему было приковано к внутренним переживаниям. Тот, кто искал, и тот, кого искали, соединились в единое целое. Его нужно было похлопать чуть посильнее, чтобы он смог перевести пристальный взгляд с союза с самим собой на других людей.
— Скажи, что происходит.
— Ничего.
— Я понимаю. Скажи мне, что в твоем сознании.
— Ничего. Просто облегчение. Я чувствовал себя мешком с горохом, который постоянно переваливался. Кто-то разрезал мешок, и оттуда высыпался весь горох. Остался пустой мешок.
— Кто чувствует это облегчение? — спросил я. Когда он открыл рот для ответа, я посмотрел в сторону, делая вид, что слушаю все то, что происходит в другом конце комнаты.
— Я, — пораженный, ответил он.
Я снова перевел на него взгляд:
— Я не расслышал, что ты сказал. Кто чувствует облегчение?
И опять, как только он отрыл рот, я отвел взгляд в сторону.
— Я, — раздраженно ответил он.
Я снова уставился на него, слово пропустил то, что он сказал:
— Я плохо расслышал тебя. Скажи громче — КТО чувствует облегчение?
— Я, я, я, я! — закричал он, так что его услышали все остальные в комнате. — Кто еще?
И в этот момент до него дошло. Его глаза превратились в щелочки, все лицо сжалось, и он простонал:
— Это не ТО, Боги. Это НЕ ТО!
Мою улыбку подхватило еще несколько людей, которые разрывались от смеха. Бессмысленно было это отвергать, игра в отрицание была закончена, для него началась игра в истину.
— Ты думаешь, что это не ТО?
Верхняя часть его туловища покачивалась то влево, то вправо, словно он взвешивал слова:
— Боже, а я ожидал...
— Чего ты ожидал?
Он поднял голову к потолку, а затем опустил ее вниз, разглядывая свои руки.
— Я был уверен, что когда стану просветленным, то обнаружу мистическую связь между каждым атомом своего тела и всем космосом. Каким же дураком я был!
Я поцеловал его в потный лоб:
— Иди на место и выскажи все своему партнеру!
Не нужно было больше ничего говорить, моя работа с ним теперь была окончена.
«Интенсив» стремительно подходил к концу, и я решил не вмешиваться в ход событий. Я повзрослел на стуле Мастера, изнеможденный и полноценный, я искал для сравнения похожие ситуации в своей жизни. Лишь несколько прошлых коротких моментов могли сравниться с этим чувством: когда Стевича обратился ко мне в доме своего приемного родителя: «Папочка, я ждал тебя, я знал, что ты когда-нибудь придешь!..» И то, что произошло со мной вечером после возвращения из Чикаго. Я думал о безрассудстве жизни, раздумывал о суициде, и в этот момент ко мне подбежал Ненад, обнял меня своими тонкими ручонками и нежно сказал: «Папочка, дорогой, ты чего такой печальный?» Лишь те два переживания в моей жизни могли сравниться по силе с этим моментом.
Прозвучал финальный гонг. Партнеры обнимались, плача от счастья, хихикая и крича в одно и то же время. Они подошли ко мне и дотронулись своими мокрыми от слез лицами до моего, чувствовался запах пота от людей, просражавшихся три дня и три ночи за истину своего существа.
— Мастер!!! — выкрикнул Милос Дреньянин. — Вы самый лучший Мастер из всех, вам нет равных! Позвольте мне поцеловать вас, мы все должны целовать вам задницу!..
Маленькая японка встала на цыпочки и поцеловала меня в щеки:
— Когда у нас будет проходить четырнадцатидневный?
— Скоро, скоро, — сказал я, разглядывая Питера Корчноя в толпе. Он стоял в стороне, прислонившись к стене. По его мужественному лицу, заросшему рыжеватой бородой, катились слезы.
— Давай сюда, Питер, позволь мне обнять тебя, — пытался я перекричать голоса в комнате. Он медленно подошел ко мне. Вича отошел в сторону, чтобы пропустить его. В беде Питера было какое-то величие, которое заслуживало почетного места. Он обнял меня за шею правой рукой и, подтаскивая к себе, искренне сказал:
— Я счастлив, что могу называть себя вашим другом.
Продолжая обнимать его, я заметил Мучи, на лице которого было одиночество. Какое странное ощущение. Я ненавидел его большую часть «Интенсива», желая, чтобы такие, как он, исчезли с лица земли, а теперь так же его любил. Любовь, как из священного Грааля, разливалась отовсюду. Махнув головой, я подозвал его к себе, и перед поцелуем в лоб он заплакал. Теперь его слова были искренни, он не пытался угодить мне или отгородить от остальных:
— Ты знаешь, что это для меня значит!
Ольга целовала меня в щеки и, взяв за голову, чуть отвела ее назад, словно хотела получше меня разглядеть.
— У меня никогда не было столько любви...
Мне нужно было уходить. Я бы пропал, если бы задержался в этой горящей, кипящей магме чувств, слыша крики, доносящиеся из самой глубины их сердец. Я не смог дождаться лифта и пошел пешком по лестнице, все еще слыша смех из комнаты, где я оставил людей, которых любил больше всего на свете. Это была необычная любовь. Это было осознанием идентичных сознательных существ, в которых каждый видел самую значимую часть друг в друге. В моей голове резонировало какое-то странное слово, которое я еще не встречал, или же слышал, но очень, очень давно... Его мягкое звучание пробуждало воспоминания из какой-то сказочной страны — Арелена. Я никогда не слышал такого простого и прекрасного слова, и теперь оно наполнило меня, крутилось во мне, как мелодия, не желающая выходить из головы. И я не хотел расставаться с ней и во время ходьбы громко и ритмично напевал: «Арелена, А-ре-ле-на, А-ре-ле-на!» Я слышал, как далеким эхом с невидимых скал доносился долгий переливчатый йодль. Я не сомневался ни на йоту, что это слово означало любовь: «Любовь Навсегда». Путь Истины — это Путь Любви. Я нашел свой Путь в Калифорнии и теперь шел по нему. Это Арелена, Арелена, Арелена...
