их… как же его… тьфу — где он тут в списке… вот, Пруденсио, ушел, улизнул, ушел со всеми…
— Всенх нперенбьем, — уверенно пообещал Наволе и опять поскучнел. — Энх, моя Сунзи, нждент, наверно, нканк!..
* * *
Разрастался Канудос — возникали новые дома на берегу реки, прибывали новые люди; с младенцами на руках, с суровой верой в душе, смущенно входили в заветный, желанный город; шли люди из Города ярмарок — по зову души, шли из северных селений, задумчивые, молчаливые; несли неведомый сертанцам картофель в больших, гнувших спины мешках, приходили семьями и в одиночку — покинувшие, покинутые… Появился в городе и свой кузнец, разрастался Канудос, снова и снова месили глину, на опаленных солнцем руках белела налипшая глина, и всех встречал-принимал Жоао, неколебимо верный своим обязанностям, разложив на колени бумагу, он хмурил и без того угрюмое лицо, настраивая прибывших на строгий лад, но никакой нужды в этом не было — люди вступали в глинобитный город смущенные, растерянные… А однажды ранним утром такой заявился тип, такой…
Жоао Абадо, издали заметив высокомерного незнакомца, воскликнул, ошеломленный: «Это еще что за чучело!..»
Сухопарый, долговязый молодой человек, ступавший, как цапля, в эту жару был в желтом бархатном плаще, изящно оттянутом сбоку обнаженной шпагой, плащ так и переливался на солнце, сапоги блестели-слепили. Шляпу с широченными полями украшало павлинье перо, на груди ярко сверкали три драгоценных камня.
Оторопели канудосцы — такую птицу видеть не доводилось. Он же безмятежно й удовлетворенно озирал окрестности, и не успел угрюмец Жоао раскрыть рта, как пришелец, опередив его, гаркнул:
— Предъявите ваши документы! — И так же неожиданно улыбнулся опешившему Жоао: — Шучу, дядюшка… Я в Канудосе?
— Где же еще, по-твоему?
— В добрый час приход мой… Какая у вас принята форма обращения?
— Конселейро называет нас братьями.
— В добрый час приход мой, братья, — и, положив левую руку на эфес шпаги, правой снял шляпу, галантно опустил до колен, очертил в воздухе невидимый круг и, чуть выставив ногу, поклонился. — Примите меня, братья.
— Каким ремеслом владеешь?.. — Жоао с неприязнью смерил его с головы до ног.
— Я — кабальеро.
— Чего, чего?!
— Кабальеро.
— Кто, кто пропади ты пропадом?! — Жоао издевательски подставил ухо — получше расслышать.
— Кабальеро.
— Кабальеров не хватало нам тут! — грубо отрезал Жоао. — Все мы, кого видишь, пастухи да крестьяне.
— И не угодно иметь одного иного?
— Нет, не угодно!
Сказал Пруденсио, потерявший братьев, враждебно смотрел он на человека в богатой одежде. И пришелец подобрался весь, и недобро просверкнули глаза.
— Надо принять, — раздался голос. Мендес Масиэл смотрел куда-то в сторону. — Всякого, кто придет, надо принять, запомни, Жоао.
— И этакого?
— Да и такого.
Пришелец опустился на колено и, тоже глядя в сторону, сказал:
— Весьма признателен, конселейро.
То, что гордец преклонил колено, немного смягчило Жоао, и он спросил свысока:
— Умеешь что-нибудь делать?
— Да, разумеется, — и быстро встал. — Однако попрошу вас обращаться на «вы», со временем, постепенно, возможно, и позволю перейти на «ты».
— Не надобен нам такой, нет! — взорвался Жоао.
— На кой нам этот франт, это чучело.
— Какой есть, — медленно проговорил конселейро, по-прежнему устремив взгляд в сторону. — Продолжай.
— Ремеслом владе-ете?
— Кабальеро пред вами, братья.
— Может, капусту умеешь сажать?..
— Ах нет, нет.
— Пахать-сеять?
— О нет, — замахал рукой кабальеро.
— Может, наездник хороший…
— О, — кабальеро просиял. — На скачущего коня лягу и засну.
— Ваше имя?
— Дон Диего.
— Чего?!
— Дон Диего, то есть господин Диего, от иностранного слова «доминус»…
— Вот, говорил же! — в отчаянии вскричал Жоао. — Говорил же, не подойдет он нам, на кой черт сдался нам господин!
Но Мендес Масиэл задумчиво смотрел в сторону.
— Скажу вам и главное, — спокойно продолжил дон Диего. — Прекрасно знаю — борьба у вас впереди, но в бою на меня не рассчитывайте. Не стану биться с врагом как один из рядовых. Прошу извинить, мои новые братья, но воевать с вами плечом к плечу не буду. Не пристало мне с моим умением, с моими способностями, сражаясь сразу с четырьмя каморцами, получить в спину шальную пулю, пущенную в одного из вас. Зато, милостивые братья, вы можете поручить мне труднейшее-сложнейшее дело, скажем — уничтожить отряд, рыщущий по вашим следам. С превеликой охотой выступлю против целого отряда, так как в этом случае за все в ответе будет лишь моя благородная голова.
— Совсем ничего не умеете? — упавшим голосом спросил Жоао.
А дон Диего приосанился и ответил:
— Владею языком всех птиц.
— Ха! — Жоао так и передернуло. — Потешать нас явился?.. Одно шутовство за душой?
— О нет, кое-что иное, скажем, вот это — приобретете оружие, — и он снял с груди один из сверкавших камней, положил к стопам конселейро. — И еще нечто, вам вовсе не ведомое, чуждое.
— Что же? — Жоао поправил бумагу на колене.
— Артистизм.
— Что-о?
— Артистизм, милостивые братья, — невозмутимо повторил дон Диего. — Мне ничего не стоит пройти сквозь игольное ушко. — И усмехнулся: — Разговорился я что-то, а теперь можете обращаться ко мне на «ты», мы достаточно сблизились.
— Тогда ступай и начисть картошки, — снисходительно разрешил Жоао.
Дон Диего страдальчески искривил лицо.
— Нельзя ли что-либо другое, на это я не способен. Нарублю дров, воды натаскаю, глину буду месить…
— Нет, — заартачился, сердясь, Жоао. — Сказал — начисть картошки.
— Подумайте, дяденька: кабальеро — и чистить картошку!
— Ничего не хочу слышать! И вовсе не дядя я тебе. Меня Жоао звать.
Дон Диего удрученно помолчал, потом сказал:
— Дайте мне тряпку… дядя Жоао.
— Нож?
— Ножей у меня семь. Тряпку.
— На кой тебе тряпка?
— Что, трудно дать?
Дон Диего безропотно направился к куче картофеля, брезгливо держа двумя пальцами тряпку. Попозже, когда вспомнили о нем, его и след простыл. Возмущенные, они обежали все окрест — исчез кабальеро, и Жоао кричал, негодуя:
— Говорил я — прогоним! Кто другой удирал, да еще в первый же день! Убить его мало! Предаст нас, укажет сюда путь!
Но часа через два дон Диего объявился, он шел несколько грузно, под мышкой у него торчал капрал Элиодоро с тряпкой во рту.
— Он начистит картошки, — сказал дон Диего онемевшему от изумления Жоао и бросил капрала на землю, не удостоив и взгляда. — Не все ли равно кто? Он у меня перевыполнит задание.
* * *
Доменико, скитальцу, чего-то хотелось, к чему-то тянуло неясно…
В вечном страхе, в тревожных думах, в пугающих сумерках накатывало неясное желание, но чего — не знал. И постоянно мерещился взгляд свинцово-пепельных глаз Мичинио, сверлил затылок, леденил спину, и он переворачивался на спину, и тогда вспоминалась трава, река… где-то, эх, где-то…
