была несуразной: одним было тело, совсем другой, несоразмерной, — голова, нежное, тонкое лицо с синими глазами никак не вязалось с мощно-массивным телом. Переполнившись ею, сочной, упруго-податливой, Мануэло любил заглядывать в бездонную синь ее глаз.
— Ты мне самого себя дороже, — сказал Мануэло, — но эта земля, Канудос, дороже всех женщин на свете, вместе взятых, и…
— Почему, Мануэло, ну что в ней особенного? — капризно не отступала женщина в кружевах, и Мануэло кинул взгляд вдаль, улыбнулся небу:
— Свободная эта земля… Я обрел себя на ней.
— А раньше потерян был?
— Да, Матильда… Более того — обрел душу.
Молча лила слезы та, застенчиво опустившая голову, ковырявшая в смятенье землю, и пальца ее не было уже видно — весь ушел в землю.
А истинный кабальеро, провожая немного спустя женщин, орошавших слезами повязки на глазах, утешал их по дороге:
— Успокойтесь, донна… у меня сердце разрывается, когда вы плачете… Успокойтесь, донна…
* * *
В кресле важно, чинно сидел великий маршал Эдмондо Бетанкур, степенно положив на подлокотники куцые руки. Вид у него был высокомерно невозмутимый, но чувствовалось в нем некое напряжение, и оробело ждал его слов спешно вызванный, мигом представший прозорливый адмирал Цицка. Поодаль вытянулся в струну полковник Сезар, и, даже сам Кадима притих у стоп маршала, нацелив на перетрухнувшего адмирала неподвижные, льдисто мерцавшие глаза. Великий маршал бесстрастно разглядывал серые изразцы стен, медлил со словом, и адмирал тихо ждал, выгнув грудь, онемев, замерев, в томительном ожидании. «Голову оторву этому Элиодоро, мерзавцу, — приятно улыбаясь, в ярости думал полковник Сезар. — В какой момент появился, болван, со своими дурацкими новостями, ах, заждалась, наверно, меня, извелась бедняжка, осточертели же вы все со своими вшивыми пастухами, ах, что за грудь у ней!.. А талия!., наверняка корсет… проверим, скоро проверим… Конселейро какой-то еще объявился, откуда взялся, собачий сын, на мою голову… пожалуй, нет, если б затягивалась в корсет, не смеялась бы так легко, стеснял бы он ее… Кретины, каатингу вырубить не сумели! И я хорош, нашел кого посылать… К черту Сузи, эта куда лучше, денег зря дал заранее, волноваться, конечно, нечего, выгорит дело, ах, как затрепетала, когда прижал ее к груди…» — но тут хаотичный поток полковничьих мыслей разом оборвался — великий маршал поднялся с кресла, адмирал с полковником энергично расправили плечи, а Кадима взвил свое бескостное тело. Великий маршал размеренным шагом прохаживался взад-вперед, и по-строевому поворачивались к нему лицом полковник с адмиралом — с пятки одной ноги на носок другой, почетным эскортом сопровождали маршала их угодливые, на все и всегда готовые взоры. Наконец великий маршал остановился, передернулся и вопросил Цицку:
— В порядке военные корабли, те, о которых только нам известно?
— Непорядок у нас исключен, грандиссимохалле.
— В порядке ли — спрашиваю, — нахмурился великий маршал.
— Так точно, в порядке, — съежился повелитель вод.
— Смогут ли пройти по реке шириной в тридцать локтей?
— Нет, грандиссимохалле.
— Как дома, все ли в порядке, мой адмирал, что поделывают мои… ваши домашние?..
— Благодарю вас, грандиссимохалле! — горячо воскликнул, воодушевленный вниманием, адмирал. — Сын недавно обвенчался с прекрасной…
— Какая ширина реки позволит свободно проходить кораблям?
— Пятьдесят локтей, не меньше, гранд…
— Лодки у нас есть?
— Сколько угодно, грандиссимохалле.
— Как чувствует себя ваша пленительная супруга, сколько выдержит солдат?
— Кто… гранд…
— Болван, лодка…
— Лодки разные — на девять, двенадцать, пятнадцать и двадцать два.
— Сумеете, хале, на восьмидесяти больших лодках сразиться в случае чего с противником на берегу?
— Вдоль берега?..
— Да.
— Предпочел бы высадить замаскированных солдат на берег, подальше от противника, и дать бой на твердой почве, грандиссимохалле, — разволновался прозорливый адмирал Цицка. — С лодок, сами понимаете… качаются они на воде, не сможем брать их на прицел, а пока подплывем к берегу и высадимся у них на виду, камнями запросто нанесут нам большой урон. Даже втрое превосходя их численно, мы потерпим стратегическое поражение, поскольку…
— Ступай…
— Что изволили приказать, грандиссимохалле?..
— Ничего другого. Ступай!
Двери, как и полагалось всем непотайным, незасекреченным, роскошно инкрустированным дверям в приемной маршала, затворились со специально предусмотренным скрипом. И теперь на полковника уставлены были глаза Кадимы и великого маршала.
— А ты, мой полковник, — медленно промолвил грандиссимохалле, глаза его зловеще сверкнули, — думаю, всему на свете предпочитаешь двухместную лодку? Весьма удобна для влюбленных, не правда ли?..
Полковник все так же стоял по струнке, хотя от неуемного страха у него даже уши трепетали — казалось так.
— Как там моя дорогая родная племянница, твоя нежная супруга Стелла? Прекрасно, конечно? О-о, отлично, отлично! Постой тут, пока я вернусь, мой грандхалле, и подбери мне из твоих людей самого толкового соглядатая, с верным глазом, верной рукой, ловкого, ходкого, малого ростом.
— Ясно, грандиссимохалле.
— Побудешь тут с Кадимой, поразмыслишь.
* * *
Зловеще похрустывали в глубине осторожные шаги, тягуче сползал по ступеням, прилипая к ним, блеклый свет, грузно шевелились тени, снизу наплывала, обволакивая, сырость, — по каменной винтовой лестнице, по уводящей вниз спирали спускался в подземелье великий маршал с великолепным факелом из красного дерева; через кривые, извилистые вырезы в земляной стене доносилось жевание — кто-то жестко, неумолимо перетирал что-то зубами. Хмур был маршал, сузив глаза, приглядывался к замысловатым линиям на глухой стене — что-то обозначали они, что-то изображали, вытягиваясь и переплетаясь змеями… В глубине едва приметно рыскал, тускнея, хилый свет, выявляя подземелье. Вязкой тяжелой жижей перетекала тень маршала по ступеням. Внизу, в преисподней, в разъятом черном провале, таился повелитель маршала; грандиссимохалле благоговейно, осторожно заглядывал в темную дыру, и оба улыбались: маршал — тускло, опасливо, а дыра — широко, темно, надменно, мрачно — одним своим глазом, единственным, колдовским, бессовестным глазом, требуя положенной дани — блестящего, веского, желтого… Маршал Бетанкур вытащил из кармана слитки золота, медленно опустил в дыру. И тотчас угрюмо закрылась мрачная пасть, а на той стороне во тьме тягуче растворились массивные двери. «Ты?» — спросил человек, не сводя глаз с круглой узкогорлой колбы. «Я, Ремихио». — «Одну минуту, — извинился засекреченный изобретатель, — заканчиваю сложный опыт». — «Давай продолжай, мой… — ласково дозволил маршал. — Главное, делу не повредить…»
Мигали огоньки бесчисленных спиртовок, свет их равнодушно вспыхивал и словно бы высекался в колбах и ретортах. За изящной ретортой с зеленой жидкостью наблюдал всекреченный в подземелье великий специалист Ремихио Даса. «Жидкость — что надо, грандиссимохалле, — прошептал он. — Одной десертной ложки хватит на сорок два мегалитра воды, пригубит ее человек — и готово, померкнет для него белый свет…» — «В самом деле? — просиял маршал. — Как ты получил ее?» —
