Графы держались с большим достоинством — лишь слегка кивали головами. Зато бароны орали во всю глотку: чем меньше было баронство, тем больше шуму поднимал его владелец.
«Ох-хо-хо!» — думал Ульрих, с тревогой разглядывая командиров разношерстного войска. Когда-то, перед Оксенфуртом, он уже наблюдал нечто похожее, и это испугало его. Там, правда, было меньше народу. Но суть была та же: каждый считал себя союзником, а не подчиненным. В удачном бою все они, разумеется, будут верны и храбры, а после победы наперебой будут утверждать, что именно их отряд нанес решающий удар, но на войне, как известно, как на войне, и первое же поражение может резко изменить настроение «союзничков». Могут и нож в спину воткнуть, и отвести на веревке к маркграфу в надежде выторговать себе какое-нибудь снисхождение.
— Итак — продолжал Ульрих, — все вы за низложение маркграфа. Это хорошо. Тогда можем ли мы избрать себе нового маркграфа и послать королю прошение об утверждении в этом титуле нашего избранника?
— Сочтем наш сход за заседание ландтага, — проговорил фон Адлерсберг, — только надо пригласить сюда представителей городов и духовенства. Город у нас один — Визенфурт, и он пока в руках маркграфа.
— Может быть, еще пригласим представителей духовенства? — съехидничал Альберт де Шато-д’Ор. — За этими далеко ходить не надо — они у нас в подвале!
Это вызвало взрыв хохота, особенно у участников ночного боя с монахами — Иоганна фон Вальдбурга, Хлодвига фон Альтенбрюкке, Арнольда фон Гуммельсбаха и Бальдура фон Визенштайна цу Дункельзее. Пригласить на заседание пленных монахов — добрая будет потеха.
— Тащите их сюда! — воскликнул Гуммельсбах. — Пускай его преосвященство тоже подпишется!
Ульрих подумал вдруг, что в этом могут быть свои резоны, и сказал вполне серьезно:
— Что ж, я думаю, что пригласить сюда его преосвященство — здравая мысль. — И он жестом указал Марко, стоявшему у дверей, что сказанное надо выполнять. Марко ушел, и в зале воцарилась тишина, чреватая взрывом.
— Вы что, любезный дядюшка, серьезно решили пригласить сюда этого разбойника в рясе? — нервно вскинулся Альберт. — Его надо повесить на стене Шато-д’Ора, чтоб другим воронам неповадно было!
— Во всяком случае, это столь значительная персона, — заметил Ульрих, — что ее нельзя повесить без суда. Как человек духовный, он подлежит суду Церкви. Мы же люди светские, и судить его не можем. Взяв его в плен, мы обязаны пожаловаться на его поведение в церковные инстанции и предать его на их суд.
— Но все же епархия пользуется защитой марки, а не наоборот! — проворчал граф Симеон де Пелотон. — И он такой же вассал маркграфа, как и все мы!
— В военном отношении — да, — сказал Ульрих, — но в духовном — именно наоборот! Пред Господом епархия молится за марку…
— Я все же вас не понимаю, дядюшка! — наморщил лоб Альберт. — На кой черт нам нужен сейчас епископ? Войско его разбито, да и, кроме того, он утверждает, что я женщина, к тому же еще и ведьма!
— С монахами это бывает, — серьезно произнес фон Альтенбрюкке. — От долгого воздержания…
Рыцари заржали и долго держались за животики от хохота, хотя причина для смеха была пустячная. Когда смех иссяк, граф де Легран дю Буа Друа, единственный, кто все это время не смеялся, мрачно сказал:
— Пока мы тут веселимся, мой благородный кузен уже мог обложить мой замок…
Помрачнели бароны, чьи владения находились поблизости от графских; среди них и фон Альтенбрюкке.
— К черту всех монахов! — воскликнул он. — Я предлагаю: маркграфом пусть станет Ульрих де Шато-д’Ор. Пусть он ведет нас под Визенфурт и в открытом бою разобьет маркграфа. Клянусь честью, мы их одолеем!
— Верно! — вскричал Гуммельсбах. — Да здравствует Шато-д’Ор!
— Согласно старинному обычаю, — заскрипел дотошный фон Адлерсберг, — в тех случаях, когда маркграф избирался, а не назначался королем, его избирали из числа графов марки…
— Не было такого! — запальчиво выкрикнул граф де Пелотон. — Не было! Графства вообще в марку не входили, просто марка была ближе к границе!
— А откуда тогда взялся вассалитет графов? — прокричал де Легран дю Буа Друа.
— А кто первый подписал вассалитетный договор с маркграфами? — ехидно поинтересовался Альберт, твердо зная, что последним его подписал не он.
— Он взялся от старинных обычаев, — прокряхтел фон Адлерсберг, — только оттуда!
— Да бросьте вы! — примирительно сказал граф де ла Фражор. — Просто маркграфы расколотили нас всех поодиночке и навязали вассалитет! Почему мы все здесь? Да потому, что нам надоел вассалитет! Нечего ссылаться на какие-то обычаи! Поделить марку на шесть графств — и вся недолга!
«Так! — отметил про себя Ульрих, явно недовольный этими дебатами. — Уже делят шкуру неубитого медведя! Глядишь, захотят поделить и герцогство…»
— Мессиры! — сказал Ульрих, покрывая своим мужественным басом галдеж и ругань. — По-моему, вопрос о том, кому быть маркграфом, поставлен слишком рано! Пока надо решить, кто будет командовать объединенным войском. Если войско поведут все шестьдесят командиров, то можно сразу считать войну проигранной. Если кто-то из вас против моей персоны в качестве командующего — предлагайте кого-то другого!
— Зачем другого! Тебя! Вас, мессир! Ура Шато-д’Ору! — зашумели рыцари.
Под этот галдеж Марко буквально вытолкнул на середину залы перепачканного пеплом и землей, в разорванных одеждах с пятнами крови епископа, ростом едва доходившего Марко до плеча; вид у него был жалкий и потерянный. С этакой вершины — да на самое дно жизни.
— Мы рады вас приветствовать, ваше преосвященство, — церемонно сказал Ульрих, кланяясь епископу. — Как видите, здесь собралось почти все рыцарство марки, точнее, его лучшая часть… Вчера вы изволили вести себя несколько странно, внезапно, без объявления войны и предъявления каких-либо претензий, атаковав наш замок. В результате этого пред Господом уже предстало около тысячи христианских душ. И эта странность в вашем поведении, ваше преосвященство, согласитесь, заставляет меня задать вопрос: чем графство Шато-д’Ор провинилось перед епархией?
— Я уже говорил это вчера, — прогнусавил епископ. — Если у вас осталась хоть капля христианской совести, вы должны хотя бы проверить то, что я говорил вчера. Я требую, чтобы Альберт де Шато-д’Ор показал свое мужское естество… Только после этого я буду готов отвечать на любые вопросы!
— Д-да! — давясь от смеха, произнес Ульрих. — Первый раз слышу, чтобы кто-либо серьезно требовал этакого публичного освидетельствования.
