куче бумаг. Нашел. Протокол от 30 марта 1918 года… председательствует Устинович, председатель губисполкома. Докладчик Казаков предлагает проект организации отделов совдепа по типу гор. Петрограда — 16 отделов!
Припоминает сейчас в камере Плотников, что как ни торопился тогда, в начале июня восемнадцатого, — по ночам уже слышна была канонада, фронт приближался к городу — не поленился тогда посчитать, сколько же должностей учредили новые власти вместо одной компактной земской управы. Только в агрономическом и сельскохозяйственном отделе (в его, как говорится, родном) насчитал больше тридцати подотделов и секций, кроме того, во врачебно-санитарном отделе значится 8 подотделов, в ветеринарном — 3 подотдела, в юридическом — 7 подотделов, в охране — 2 подотдела, 5 секций, в военном — 6 подотделов… Боже мой! Куда их столько?!
Дальше в протоколе значится: «Каждый отдел имеет свою печать, регистратуру. В каждом отделе есть отдельные заведующие, желательно члены совета»…
Не успел тогда он дочитать протокол, в комнату заглянул, не переступая порога, секретарь губкома партии товарищ Присягин — не очень привычно еще было Плотникову называть друг друга «товарищем»! Присягин в яловых сапогах, пахнущих дегтем, в пиджаке из грубого черного сукна с мятыми, завернутыми лацканами, в кожаном картузе с пуговочкой на макушке внимательно посмотрел на удивившегося Плотникова.
— Куда это ты, товарищ Присягин, собрался? Будто в извоз? — Плотников посмотрел на брезентовый дождевик в руках.
— Чтоб не каждый узнавал, — ответил Присягин.
— Боишься, что узнают?
Присягин вдруг настороженно смолк, почувствовав в вопросе какой-то подспудный смысл. Холодно, зловеще спросил:
— Что-то ты, товарищ Плотников, слишком внимательно роешься в наших бумагах? — сделал он ударение на слове «в наших».
— Я считаю, надо наиболее ценные документы оставить в городе.
— Это почему же? — резко спросил Присягин.
— А менее ценные, — продолжал, будто не слыша вопроса, Плотников, — можно взять с собой.
Присягин, не скрывая, подозрительно прищурился, глядя прямо в глаза Плотникову.
— Это как прикажете, сударь, вас понимать?
— А вот так: заколотить все это в ящики, сделать на этих ящиках какую-нибудь маркировку, поставить эти ящики в каком-нибудь захудалом складе скобяных или каких- то других, вроде шорных, изделий в самый дальний угол, завалить каким-то хламом, и пусть они там стоят до… второго пришествия… советской власти. Никто их там искать не будет. И вообще их никто искать не будет…
Присягин навалился плечом на дверной косяк, задумался. В коридорном гвалте послышался чей-то резкий, командный голос — что-то тяжелое выносили наружу. Донеслись потом торопливые шаги. Присягин оглянулся.
— Матвей! — обрадованно позвал он. — Подойди-ка сюда… — Цаплин вошел в комнату к Плотникову, молча протянул руку, поздоровался.
— Вот послушай, что предлагает небольшевистский элемент. Оказывается, их тоже иногда надо слушать — тех, которые не большевики. Весь архив спрятать здесь в городе. Не брать с собой… Оказывается, он тут копается в наших бумагах.
— Это я ему поручил… Не возражаю оставить все здесь…
— Тогда пусть разбирает дальше эти архивы, — сказал Присягин. Помолчав, добавил то, что он любил больше всего рассказывать — Когда я учился в школе у Владимира Ильича Ленина, в Лонжюмо во Франции, он нам постоянно говорил: конспирация — это для революционера достоинство номер один, с нее, с конспирации, начинается революционер, на ней, на конспирации, революционер и заканчивается… Мудро?
Ни Цаплин, ни Плотников ничего не ответили — они слышали все это много раз.
Председатель городского совдепа снял пенсне, низко наклонился над стопкой бумаг, удивленно спросил:
— Ты что, все их читаешь?
— Нет, конечно. Так заголовки пробегаю.
— Ты тут сильно-то не рассиживайся. Еще максимум два-три дня, и контрреволюция будет в городе. Надо успеть.
Плотников молча кивнул. Он и без этого понимал, что дни уже сочтены. В основном счет идет уже на часы. Большевики, руководители советской власти в городе, конечно, растеряны. Не знают, что делать. Понимал, что в городе нет сильной личности, которая бы встала во главе сопротивления. Нету. Не позаботился центр прислать кого-то посильнее. А эти жили, выносили постановления и… складывали их вот в такие бумажные кипы. Думали, что в этом и заключается их роль руководителей новой власти… Наверное так оно всегда бывает, когда некомпетентные люди садятся не в свое кресло. А при всякой революции к власти придут обязательно некомпетентные, придут недоучки, у кого горло шире, кто нахрапистей. А не тот, кто образованней… Взять хотя бы того же Присягина. Хотя постоянно кичится он той самой школой в Лонжюмо. А что она ему дала? Ничего. Как был заводской мастеровой, так им и остался. Не ему стоять во главе губернии… Взяли распустили гарнизон — готовую, сформированную, обученную воинскую часть! Распустить, когда еще не видно конца революции, — вот он, мастеровой-то, весь тут налицо…
Из коридора донесся торопливый топот ног, голоса резкие, по-уличному не сдерживаемые:
— Ты видел, какие шахтеры прибыли?
— Ага, как николаевские солдаты…
Остановились недалеко от дверей комнаты Плотникова, заговорили тише (явно работники губисполкома и губкома партии).
— Ну что, ребята, допрыгались? Поиграли властью? Куда теперь? — Совсем тихо — Говорят, Устинович сбежал.
— Да. Слышал. Сегодня об этом говорят уже открыто.
— Ну, что делать-то? — допытывался все тот же голос, который только что спрашивал, допрыгались ли. — Дальше-то что? Отступать со всей оравой? Мне — не очень чтобы очень… Окружат. А наверняка окружат! Всем ничего не будет, пожурят. А нас выловят. И тут же поставят к стенке. Без суда.
— Это точно… Присягин тоже вон навострился. Наверняка сегодня ночью сбежит. Нюхом чую. Завтра чехи будут здесь.
— Могут. Очень даже. Давай, ребята; пока не поздно, в разные стороны, а?
— В тайгу надо уходить. На Чумыш. Менять фамилии и — по селам… Работать кузнецами.
— Посуду лудить. Главное, документами запастись.
— Не-е. Документы это ерунда. Главное — инструмент.
— А руки? Куда руки денешь? Это самый главный документ. Пальцы…
Плотникову стало неудобно подслушивать дальше чужой разговор, тем более такой — о… предательстве. Скорее, о дезертирстве. Он громко кашлянул и с грохотом опрокинул стул…
3
Лежа в камере на топчане, Плотников в мыслях уносился, казалось, в такое далекое и в то же время совсем недавнее, в такое же смутное время, как и сейчас за стенами тюрьмы. Правда, сейчас нет сумятицы. Хотя бестолковщины не меньше…
На вокзале было тогда столпотворение. К утру 14 июня было отправлено пять железнодорожных эшелонов, битком набитых имуществом, всяческим скарбом и беженцами. На станционных путях спешно грузились еще два эшелона, последние.
Плотников, как и многие совдепчики его ранга — не технические, а ответственные работники — никуда не были зачислены, никто о нем, о его эвакуации не собирался заботиться, поэтому он сам отвечал за себя и только перед своей совестью. Никого из руководителей совдепа здесь, на перроне, не было тогда, в то утро. И вообще было бы полнейшее безвластие, если бы не Сухов, командир кольчугинского шахтерского отряда, прибывшего позавчера.
Петр Сухов молодой парень в форменной тужурке телеграфиста, несуетливый, с умными карими глазами. Он все утро стоял на перроне, не кричал, не махал руками, говорил почти тихо, но его все слышали и все слушались. Поминутно к нему подбегали люди, что-то докладывали, он кивал головой, отдавал какие-то распоряжения, люди поворачивались и убегали. Прибегали новые. Все вокруг него делалось бегом. Один он стоял недвижно. Иногда улыбался, подбадривал — от него шла такая уверенность! Плотников невольно подумал: именно такого парня все время и не хватало в Барнауле. Был бы такой в совдепе — и гарнизон бы не распустили, и мятеж бы не вспыхнул.
Плотников, вышедший тогда из дверей вокзала, невольно засмотрелся на кольчугинского командира. Потом подошел к нему. Козырнул, представился:
— Ответственный работник губземотдела Плотников.
Сухов неторопливо смерил взглядом его с головы до ног, будто проверяя и оценивая.
— Вы, совдепчики! — жестко сказал кольчутинский командир. — Что же вы делаете? Где ваше руководство? Почему такая неорганизованность? И вообще, куда эти люди едут?
Плотников молчал — откуда ему знать, куда эти люди едут и зачем.
— Пять эшелонов отправили на Семипалатинск. Сейчас еще два отправим. А куда? Семипалатинск уже два дня как занят белыми. Куда эти семь эшелонов с людьми девать? Руководство совдепа что-нибудь соображает? Где оно, это руководство?
