— Я согласна с Цицероном, он обязан вернуться, — уверенно ответила Сервилия. — Если он планирует парфянскую кампанию, сначала ему надо многое сделать в Риме.
— О, Цицерон! — воскликнула Клеопатра с гримасой отвращения. — Я не встречала большего себялюбца и позера, чем он.
— Ему ты тоже не нравишься, — сказала Сервилия.
— Мама! — крикнул Цезарион, впрыгивая в комнату верхом на палке с лошадиной головой. — Филомена говорит, что мне нельзя выходить на улицу!
— Если Филомена говорит, что тебе нельзя выходить на улицу, значит, ты не можешь выходить на улицу, — сказала Клеопатра.
— Невероятное сходство с Цезарем, — сказала Сервилия, чувствуя комок в горле.
«О, почему это не я родила ему сына? Мой был бы римлянином, с патрициями в любой ветви рода».
Мальчик ускакал, как обычно легко согласившись с материнским вердиктом.
— Внешне — да, — нежно улыбаясь, ответила Клеопатра, — но ты можешь представить Цезаря столь же покорным, даже в таком возрасте?
— Конечно нет. А почему ему нельзя на улицу? Сегодня замечательный день, и он может поиграть на солнышке, солнечные лучи для него очень полезны.
Клеопатра стала серьезной.
— Есть еще причина, по которой я хочу, чтобы его отец поскорее вернулся. Местным жителям удается обмануть моих караульных, и они пробираются во дворец, чтобы причинить вред. У них ножи, и они отрезают ноздри и уши. Пострадали несколько наших детей возраста Цезариона, а также мои служанки.
— Моя дорогая Клеопатра, для чего у тебя стража? Пошли мальчика погулять под охраной, не держи его взаперти!
— Он захочет играть с охраной.
— А почему нет? — удивилась Сервилия.
— Он может играть только с равными.
Сервилия вытянула губы трубочкой.
— Клеопатра, моя родословная гораздо лучше твоей, но даже я не вижу в этом смысла. Скоро он сам научится отличать, кто равен ему, кто не равен, а пока пускай радуется солнцу, воздуху и шумным играм.
— У меня есть другое решение, — упрямо возразила Клеопатра.
— Интересно какое?
— Я собираюсь построить вокруг моего дворца высокую стену.
— Это не удержит местных бродяг.
— Удержит. Каждый cubit территории будет взят под контроль.
Закатив глаза, Сервилия сдалась. Несколько месяцев общения с Клеопатрой показали ей, насколько римские женщины отличаются от восточных. Царица Египта могла править миллионами, но у нее не было ни капли здравого смысла. Первая же встреча продемонстрировала один очень утешительный факт: что бы Цезарь ни чувствовал к Клеопатре, он не был по уши в нее влюблен. Вероятно, его прельстила возможность произвести на свет царя, отцом которого он будет признан всеми. Цезарь спал с несколькими царицами, но все они были чьими-то женами. А эта принадлежала ему, и только ему. Да, она обладала некоторой привлекательностью и, не имея здравого смысла, все-таки разбиралась в законах и управлении. Но чем дольше Сервилия с ней общалась, тем меньше та ее беспокоила.
А Брут навещал женщину, очень отличавшуюся от Клеопатры. Его первый визит по возвращении в Рим был, естественно, к Порции, которая с большой радостью приветствовала его, но не подставила губы для поцелуя и не сгребла в охапку, отрывая от пола, как бывало раньше. Причина крылась не в угасании чувства. У причины имелось имя — Статилл.
Раньше Статилл часто наезжал к Бруту в Плаценцию, но в конце концов осел в Риме. Появился в доме Бибула и упросил молодого Луция Бибула разрешить у него пожить. Поскольку Луцию не пришло в голову поинтересоваться мнением своей мачехи, Порция опять оказалась в ловушке. Отошла, как и в доме Катона, на задний план, наблюдая, как вечно пьяный философ назойливо убеждает Луция выпить с ним. Это было несправедливо! И почему она не настояла, чтобы Луция отослали к Гнею Помпею в Испанию? По возрасту он уже мог служить контуберналом, но он так безутешно горевал после смерти Катона, что Порция посчитала неправильным изгонять пасынка из родного гнезда. А когда появился Статилл, пожалела об этом.
Не отрывая взгляда от Брута, но не забывая о присутствии Статилла, Порция сохраняла дистанцию.
— Дорогой Брут, твоя кожа очистилась, — сказала она, умирая от желания дотронуться до его гладкого, чисто выбритого подбородка.
— Я думаю, это благодаря тебе, — сказал он, и улыбка оживила его глаза.
— Твоя мать должна быть довольна.
— Она? Она слишком занята болтовней с этой отвратительной иноземкой с той стороны Тибра.
— С Клеопатрой? Ты имеешь в виду Клеопатру?
— Конечно. Сервилия практически живет у нее.
— Я бы подумала, что она будет последней, с кем Сервилия захочет дружить, — сказала ошеломленная Порция.
— Я тоже, но, очевидно, мы бы ошиблись. О, я не сомневаюсь, что она задумала какую-то гадость, но не знаю какую. Она просто говорит, что Клеопатра развлекает ее.
Таким образом, эта первая встреча ограничилась лишь робким обменом взглядами. И другие встречи не пошли дальше визуальных ласк. Иногда на страже стоял только Статилл, в других случаях это были и Статилл, и Луций.
В июне Брут отвел ее подальше от посторонних ушей и спросил напрямик:
— Порция, ты выйдешь за меня замуж?
Она превратилась в столб пламени, загорелась от головы до ног.
— Да, да, да! — крикнула она.
Брут пошел домой сказать Клавдии, чтобы она собрала вещи. Он так хотел избавиться от нее, что ему и в голову не пришло поискать основание для развода, например бездетность. Он лишь позвал ее, вручил расписку в том, что разводится с ней, и приказал слугам доставить ошеломленную женщину в паланкине к ее старшему брату, который заорал так, что его услышали на другом конце города, а потом помчался к бесчувственному негодяю.
— Ты не можешь так поступить! — кричал Аппий Клавдий, бегая взад-вперед по атрию, слишком разгневанный, чтобы ждать, когда Брут проводит его в кабинет.
Любопытствуя, кто это так кричит, тут же появилась Сервилия, и Брут оказался между разгневанным шурином и еще более разгневанной матерью.
— Ты не можешь так поступить! — эхом вторила та.
Может быть, это его вдруг похорошевшее лицо придало Бруту сил или сказалась его любовь к Порции. Не вполне ясно. Но как бы там ни было, он стоял перед обвинителями, гордо вскинув голову и глядя на них в упор.
— Я уже так поступил, — сказал он, — и покончим с этим. Я не люблю свою жену. И никогда не любил.
— Тогда верни ее приданое! — орал Аппий Клавдий.
Брут удивленно поднял брови.
— Какое приданое? Твой покойный отец не давал никакого приданого. А теперь уходи!
Он повернулся, прошел в кабинет и заперся там.
— Девять лет брака! — слышал он жалобы Аппия. — Девять лет брака! Я подам на него в суд!
Час спустя Сервилия стала стучать в дверь кабинета и стучала так, что Брут понял — она будет стучать, пока ей не откроют. Лучше открыть и покончить с этим. Хотя бы наполовину. Сообщение о его планах жениться на Порции может подождать. Он решительно открыл дверь и отступил.
— Ты дурак! — рявкнула Сервилия, черные глаза ее метали молнии. — Зачем ты это сделал? Ты не можешь без всякой причины развестись с такой хорошей женщиной, как Клавдия!
— Мне наплевать, пусть весь Рим ее любит, зато я ее не люблю.
— Это не прибавит тебе друзей.
— Я этого не ожидаю и не хочу.
— Рим встанет на уши! Брут, она из рода Клавдиев, с превосходной родословной! И бесприданница! По крайней мере, дай ей сколько-нибудь, чтобы она получила финансовую независимость, — сказала Сервилия, несколько успокаиваясь. Вдруг она прищурилась. — А что ты задумал?
— Я навожу порядок в своем доме, — ответил Брут.
— Дай ей сколько-нибудь.
— Ни сестерция.
Сервилия скрипнула зубами — звук, который в прежние времена заставлял его дрожать от страха. Теперь он отнесся к нему совершенно спокойно.
— Двести талантов.
— Ни одного сестерция, мама.
— Ты одиозный скряга! Хочешь, чтобы весь Рим осудил тебя?
— Уходи.
У него наконец лопнуло терпение.
В результате Сервилия сама послала Клавдии двести талантов, чтобы заставить умолкнуть слишком болтливые языки. Лентул Спинтер-младший только что со скандалом оставил супругу. Но эту сенсацию затмил хладнокровный отказ Брута от своей бедной, безупречной и такой милой женушки. И хотя все осудили его, Брут был невозмутим.
Очень хорошо сознавая, что она потеряла власть над сыном, Сервилия ушла в тень, стала наблюдать и ждать. Он, конечно, что-то задумал, и время покажет, что именно. Его кожа совсем выздоровела. Как оказалось, и дух тоже. Но если он думает, что мать уже ничего не может с ним сделать, то скоро убедится в обратном. О, что происходит с ее жизнью? Одно разочарование за другим.
На следующий день Брут уехал из Рима на свою виллу в Тускуле. Сервилию вполне можно извинить за мысль, что сын сбежал от нее, хотя это было не так. В мыслях Брута не оставалось места для матери. Во время пятнадцатимильной поездки в удобном наемном экипаже, запряженном шестью мулами, у Брута имелась возможность думать о более приятных вещах: его новая жена Порция посиживала с ним рядом.
