она, исподлобья рассматривая хозяина.— Выходит, так. Моя бабья артель, как сатана в аду, больше года на твой карман трудилась, а на срочную работу ты Свинчатку с его пьяницами зовешь? По семишнику с пуда, да еще и харч с водкой им жалуешь? Ловко!— Широко взмахнув рукой, Царь-Валя зло выкрикнула: — Валяй! А мы бунтуем!—и, круто повернувшись, направилась к двери.
Остынь!—приподнялся ей навстречу Сашко, загораживая своей квадратной тушей дверь.
Как бы я тебя не остудила! — встряхнула головой Царь-Валя и властно прикрикнула:—А ну, марш с дороги, Иуда! У обездоленных баб с ребятишками кусок хлеба из глотки рвешь!
—В чем дело, господа? В чем дело? — засуетился Горкин.
—Ты нас не господи,— обернулась она к хозяину.— Время придет, мы сами в господ себя перекрестим. Пока мы — бабы безмужние да вдовы солдатские. И наше слово тебе такое: будь ты хоть распрохозяин, а ни тебя, ни Свинчатку мы к пакгаузам не допустим! А ты,— надвинулась Царь-Валя на Сашка,— ты скатывайся отсюда, чтоб и духу твоего не было!
—Вон что?! — прорычал Свинчатка, приподнимая огромный, словно кувалда, кулачище.
Что произошло в эту секунду, было непонятно. Царь-Валя сунула пальцы Свинчатке под клочья бороды. Глухо охнув, он треснулся затылком о притолоку и кулем перевалился за порог. Она перемахнула через него, схватила за кушак и, подняв одной рукой в воздух, метнула его через перила в Волгу.
От пакгаузов разметанной и крикливой оравой к пристани побежали грузчицы, от забора — свинчатцы. А Царь-Валя неторопливо спускалась по мосткам с баржи, заворачивая рукава кофты. На мгновение она остановилась, подняла руку и крикнула:
—Бабы-ы, гони свинчатских!..
Только что разметанные оравы мужиков и баб сроились, и над кипением голов взметнулись кулаки. Густо задымилась земля под десятками ног.
Бились страшно. Летели клочья от рубах и кофт, среди частых глухих, но хрустких ударов то и дело раздавались хриплые вскрики и злые взвизги.
У меня от робости прерывалось дыхание, а Акимка суетливо бегал вдоль бортовой решетки по пристани, приседал, ударял себе по коленам и выкрикивал:
—Вот да!.. И-их, ты!.. Глянь, Ромка, как Царь-Валя их крошит!..
Царь-Валя действительно крошила. Выше всех, она металась в самом центре свалки. Кофту с нее сорвали. В розовом лифчике, голоплечая, раскосмаченная, она успевала бить и прямо перед собой и наотмашь. Ее длинные руки будто кружились вокруг нее.
Что вы наделали? — зло сверкнул глазами на хозяина дядя Сеня.
Полицию, полицию! — выкрикивал Горкин и то бледнел, то становился красный, словно кумач.
Какая вам полиция? Если бы она и была тут, разбежалась бы! — И дядя Сеня, подняв руки, крикнул так, что у меня в ушах заломило: — Сто-о-ой!
Тут свинчатцы не выдержали и побежали. Бабы гнали их до ворот, улюлюкали, бросали им вслед босовики, лапти, онучи.
Сашко долго пробарахтался в Волге. И, пока выгреб к берегу и, скользя на размокших поршнях, взобрался по косогору во двор, свалка закончилась. Грузчицы толпой вытеснили его за ворота и заложили их слегой.
А теперь покалякаем,— весело заговорила Царь-Валя, поднимаясь на пристань. Руки до плеч у нее были в ссадинах, в синяках. Она обтирала их мокрым полушалком и, кивая на двор, спрашивала Горкина: — Ну как, видал?
Как ты посмела?! — стукнул Горкин по столу, выкатывая глаза.
Не кричи,— махнула она рукой.— Разбередишь душу — я ведь и тебя, как Свинчатку, в Волгу махну. Э-э-эх! — протянула Царь-Валя, подсаживаясь к хозяину и подгребая его себе под локоть, как мальчонку.— Считала я тебя, Митрич, за сокола, а ты, как все прибыльщики,— тем же миром мазан. На горло человеку наступишь, только бы на копейку еще копейку нажить.— Горкин попытался было подняться, но она прикрикнула, тряхнув головой:—Сиди! Плюнуть бы тебе под ноги да и распрощаться. Когда-нибудь плюнем, а сейчас время не пришло. Всё у тебя в руках — и деньги и хлеб, а у нас, у баб,— горе да ребятишки. Потому пока сказ мой вот какой: твои шестьдесят тысяч пудов за сутки в баржах будут. Половину мы за свое жалованье стащим, а вторую — как ты Свинчатку подряжал: по семишнику с пуда. Так, что ли?
Ну, положим так. А дальше?
И дальше так же. Харч посытнее выставишь, а за водку деньгами отдашь.
И ты из-за этого такое затеяла? — возмутился хозяин.— Да знаешь ли...
Она не дала ему договорить:
Поладили, что ли?
А, работай, ну тебя к лешему!..— отмахнулся Горкин.
И работа началась. Я уже привык видеть, как легко расправлялись грузчицы с туго набитыми зерном мешками. Свободным рывком они взваливали с бунта мешок на плечо и не торопясь отходили. Царь-Валя при обычной погрузке словно плыла с мешком на горбу, подбрасывая на ходу в рот подсол-нушки. Работали с шутками, прибаутками.
На этот раз работать начали по молчаливому взмаху руки Царь-Вали. Она первой подошла к бунту, рванула на плечо мешок и быстрым, скорым и легким шагом двинулась к двери, пробежала по подмостьям, и будто не она, а мешок поднял ее на пристань, а затем на баржу. За ней в очередь двинулись ее подруги. Скоро между пакгаузами и пристанью образовался поток из покачивающихся мешков. И — ни слова, ни смешка, ни шутки!.. Четыре грузчицы, тетя Дуня, я и Акимка едва успевали наполнять освободившиеся мешки. Дядя Сеня и Максим Петрович подтаскивали мешки к дверям.
Солнце давным-давно перевалило за полдень, а работа шла и шла, и все так же молчаливо и быстро.
Внезапно появился хозяин. За ним Махмут с Макарычем внесли несколько корзин с хлебом, кругами колбасы, кусками свиного сала.
—Захаровна, принимай харч! — крикнул Горкин.
Она отмахнулась и прошла мимо, подтряхнув на плече мешок. На обратном пути остановилась у корзин, утерла лицо пустым мешком и насмешливо подмигнула хозяину:
—Лихой ты, Федрыч! Только что-то у тебя стол низок. Нагнуться-то я, пожалуй, не сумею.— И кивнула на корзину.— Уж потрудись, подай-ка мне, что на тебя смотрит.
Горкин подал ей калач и кружок колбасы.
—Хоть разок из хозяйских рук угощусь,— рассмеялась она, разрывая колбасный кружок. От одной половинки откусила, вторую сунула в карман юбки и, разламывая калач, крикнула: — Бабы, кормись помаленьку!
Грузчицы одна за другой подходили к корзинам с провизией, брали, что им нужно, и на ходу начинали есть. Работа не прекращалась ни на минуту.
Мы с Акимкой обезножели и обезручели. Близ полуночи Макарыч сказал нам, чтобы мы шли спать.
Искупавшись, приободрились и решили сделать в
