— Ники, не бурчите.
— Я еще и не начинала бурчать.
Черт, меня начало знобить. Даже в моем пуховике меня трясло.
— Довели Вы с Савелием мой иммунитет до нуля, я столько за все время работы в Издательстве не болела, сколько за полтора года работы с Вами.
— Ты чего?
— Холодно, знобит. Самолет сажать не надо, хочу издохнуть на родной земле.
Я сжалась в кресле, пытаясь согреться, но это мало помогало, зубы стучали, руки дрожали, а мысли путались. Везет мужикам, у них телпообмен другой, вон, Андрео в пальто расхаживает даже в суровые морозы, правда от озноба и его пальто не спасло, как пледы, что принесла бортпроводница.
Два часа до посадки были ужасны, Ники трясло, я закутал ее в несколько пледов, жаропонижающее не помогало. Только бы она выдержала эти два часа, только бы выдержала.
У трапа нас ждала скорая. Озноб сменялся жаром, иногда она бредила, иногда выныривала из забытья.
— Где же ты так простыла?
— На пилонах Золотого Моста. Куда мы?
Она бредит, какие пилоны, какой мост.
— В больницу.
— Не хочу я в больницу, не хочу, — глаза ее, может от жара, может от старого детского страха были полны слез.
— Там только тебя посмотрят, и поедем домой.
— Домой, хочу домой. Ты обещал. Не хочу в больницу.
Я заберу тебя домой, когда буду уверен, что ты в порядке. Меня пытались выгнать из палаты, но не удалось. Я должен знать как она. Она то мерзла, то пылала, все реже приходила в себя, все чаще бредила. Лекарства не действовали, а меня все пытались убедить, что ей лучше. А потом стало страшно, она перестала метаться, часто неглубоко дышала, а пульс бешено колотился. Впервые за многие годы я пытался молиться, вспомнил когда-то давно вбитые в мою голову бабушкой молитвы. Я все просил ее бороться и не оставлять меня. Глупо просить, когда тебя не слышат, но я просил.
— Пить хочу.
— Сейчас, Ники.
Вместо привычного голоса медсестры Яны, голос шефа, его тоже в больницу положили, в нашу, бюджетную, где коек не хватает? Хотя нет, палата же отдельная, и на палату не очень похожая. Но капельницы и какие-то пикающие приборы были. Ладно, когда силы будут открыть глаза и осмотреться, узнаю где я. А пока силы были только на несколько фраз.
— Что ты делаешь в моей постели?
— Это моя постель.
— Моя, я же в ней сплю.
Логика наше все. Плохо, что глаза открываться совсем не хотят, уже устала от собственной усталости.
Сделав пару глотков воды, она опять уснула. Поправил одеяло, и лег рядом, так надежней. Как только кризис миновал, забрал ее, как и обещал, домой, к себе домой. Вчера были последние капельницы, и распрощался с сиделкой, внутримышечные уколы делать умею. Не понравилась мне это Яна, вроде все делает, но грубо как-то, и от ее уколов синяки остаются. Телефон заставил выбраться из постели, Кравец названивал несколько раз в день, выспрашивая о состоянии Ерец, если бы он был рядом, морду бы набил, додумался отправить ее на Пилоны.
— Как ты мог ее туда послать?
— Ты опять, я же уже все сказал. Дурак старый, не подумал.
— Она высоты боится.
— Не может человек с правами пилота высоты бояться.
— С какими правами?
— Да, ты у нас мало что о Ники знаешь, управлять самолетом она может. Как она?
— Лучше. Температура еще есть, но врач сказал, что через пару дней пройдет.
— Береги ее.
— Пытаюсь, если бы еще ее другие не увезли, была бы в порядке.
— Андрей, ты опять. Извинялся же уже. Мне прилететь, покаяться?
— Нет. А то еще выгоню к чертям.
— Пусть она мне позвонит.
— Как здорова будет, так и позвонит. И не названивай, мы спим.
— Говорил же, что ее надо почаще в постель укладывать.
— Иди к черту.
Спать с Ники было невозможно, она то и дело скидывала одеяло, я то и дело ее в него укутывал, кажется, я всю ночь только этим и занимался.
Утром проснулась почти бодрой, даже встала без посторонней помощи. Дверь открываться не хотела. Смыться не получилось, хоть голову помою, да и все остальное тоже. Пушистая пена, горячая вода, красота. У меня скоро в привычку войдет выживать шефов из спален, хотя по обрывкам воспоминаний и судя по примятой рядом постели выжить Ковина так, и не удалось.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Ты что тут делаешь?
— Моюсь. А Вы идите отсюда, не смущайте меня.
— Я уже все видел.
Вот скотина, я прямо почувствовала, как стала пунцовой.
— Врач не разрешал еще мыться. Вылезай.
— Я быстро-быстро.
— Даю пять минут.
— Мне хватит.
В коммуналке научилась мыться быстро, так что уложилась.
— Это еще что?
— Укол. Ложись.
— Я сама его сделаю.
— Ложись.
— А вы знаете, что можно в бедро и руку делать еще?
— Знаю, но предпочитаю делать туда, куда умею. Ложись, Николь.
Иногда с ним бесполезно спорить. Сам укол был безболезненным, а вот лекарство с жжением растекалось по моему телу.
— Садист.
— Чувствуешь, уже хорошо, раньше не реагировала.
— Изверг.
— Предпочла бы остаться в больнице?
— Я домой хотела.
— Привез домой.
— К себе я хотела.
— Так адрес надо было сообщать до потери сознания.
Не знает он мой новый адрес, и пусть не знает и дальше. Пришлось смерить температуру добровольно, как-то не хотелось узнать, как он сможет заставить. Меня опять закутали в теплое одеяло, и через несколько минут я спала.
Мучениям моим нет конца, мало того, что я терплю его навязчивую заботу, стойко сношу уколы в его исполнении, и все потому, что он не смог меня доверить профессиональной медсестре, которую сам же и нанял, а потом уволил, так как она недостаточно нежно ко мне относилась (а какая нежность должна быть у медсестер?), так я еще должна терпеть его пение. Вот и сейчас он собирался сделать мне очередной укол и напевал: «Если кой-какими частностями пренебречь, мне нельзя моей подругой не гордиться: грациозная походка, культурная речь и прелестный шрам на правой ягодице». Скотина, в песне совершенно ясно пелось шрам на левой ягодице, это у меня на правой, а в песне на левой!
Всего два укола осталось, и я смогу сбежать домой. Сколько же сил пришлось потратить, чтоб уговорить его меня выпустить! Уперся рогом, нарушать режим буду, а врач сказала, что все очень серьезно и чудом выжила, и прочее занудство. Не будь вас в моей жизни, то и чудес таких бы не было, жила бы себе спокойно и работала в издательстве.
Хорошо хоть позволил перебраться в гостевую комнату.
— Николь Александровна, Вы же обещали мне соблюдать режим!
— А чем я его нарушаю?
— Я запретил работу.
— Так я и не работала, почту посмотрела и все.
— И все? А кто совещания назначил?
— Так это на следующую среду.
— В следующую среду вы все еще будете на больничном.
— Значит, Вы пойдете вместо меня.
— Вот еще.
— Липа сходит, пусть привыкает руководить. Завтра я Вас покину. Поеду болеть к маме, к малиновому варенью и ласковым рукам.
— Слава отвезет.
— А такси Вас, чем не устраивает?
— В Славе я уверен.
А во мне нет, даже уходя из дома на пятнадцать минут, он блокировал окна и двери, чтоб не сбежала. Лучше пойду, кино посмотрю, а то меня скоро посетит мысль его пристукнуть и зарыть в кадке с пальмой. С какой же радостью я ждала последнего укола! Утром, даже исправленная песенка про шрам не портила мне настроение, скоро я буду на свободе.
Нет, не до такой степени неблагодарна, как может показаться, ценю все, что он сделал, тем более что это намного больше, чем должен делать шеф для своего сотрудника, но не люблю, когда надо мной трясутся, даже в детстве этого не любила, а за годы самостоятельной жизни привыкла зализывать раны в одиночестве, и опека меня угнетала.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Не совсем правда, но я предпочла такой вариант, меня он больше устраивал, чем осознание правильности происходящего, что рядом должен быть человек, который будет о тебе заботиться, а ты о нем.
