«Я пришел к вам говорить по очень важному вопросу, — сказал В. Н. Львов. — Прошу вас отнестись к нему очень внимательно. Я пришел по поручению. От кого? Я не имею права сказать... Скажите, пожалуйста, на кого вы опираетесь? Петроградский Совет уже состоит из большевиков... С другой стороны, негодование на Совет растет... и выразится в резне». — «Вот и отлично, — прервал его Керенский (правдоподобность следующего заявления подтверждается заявлением Савинкова Корнилову), вскочив и потирая руки. — Мы скажем тогда, что не могли сдержать общественного негодования, умоем руки и снимем с себя ответственность». Но Львов подразумевал другое: в его памяти вставали впечатления, вынесенные из общения с правыми кругами. «Дело обстоит не так, — возражал он. — Первая кровь прольется ваша... Правительство висит в воздухе. С одной стороны, Советы, с другой — те элементы, которые вы от себя отшатнули и которые теперь против вас... вам нужно выбирать: или мы, или они». «Вы все там заговоры устраиваете», — иронически подхватил Керенский. — «Кто же это вы? Союз георгиевских кавалеров?» Львов отвечал перечислением противников Керенского: «Во-первых, конституционно-демократическая партия, во-вторых, торгово-промышленный класс, в-третьих, казачество, в-четвертых, полковые части, наконец, Союз офицеров и многие другие». «Что же вы хотите, чтобы я сделал?» «Протяните руку тем, которых отталкивали. Реорганизуйте правительство так, чтобы оно удовлетворяло широкому слою всего русского общества и народа. Включите представителей правее кадет, с другой стороны, пусть в нем будут социалисты-государственники, а не исключительно представители Совета... Ради блага родины я заклинаю вас», — волновался Львов. Керенский ответил лицемерной фразой, которую обычно пускал в ход в подобных случаях (ср. ниже разговор с П. Н. Милюковым): «Хорошо, я согласен. Если даже требуется моя отставка, я согласен уйти, но поймите же, что я не могу бросить власть: я должен передать ее из рук в руки». Добродушный Львов принял это заявление за чистую монету и, как увидим далее, оперировал им. Думая, что речь идет о действительной готовности уступить, он тогда перешел к настоящей цели своего посещения: «Дайте мне поручение войти в переговоры от вашего имени со всеми теми элементами которые я сочту необходимыми».
На допросе В. Н. Львов, не раз менявший свои показания, наконец, остановился на той версии, что «поручение», данное ему Керенским, «состояло не в том, чтобы от имени Керенского что-либо предлагать, а, наоборот, в том, чтобы узнать мнение других общественных групп и Ставки»[61]. Видимо, формально ничего более и нельзя было вывести из уклончивых ответов Керенского. Но в своих воспоминаниях Львов возвращается к своей прежней, более широкой версии. Она изображает, по-видимому, не то, что было в действительности, а то, как Львов хотел представить себе эту действительность. «Я даю вам это поручение, сказал Керенский по воспоминаниям Львова, — только прошу вас все держать в секрете» и крепко пожал мне руку. После таинственной фразы Львова: «Я еду туда, откуда приехал» (Керенский ждал упоминания Ставки), он удалился, а Керенский, «выйдя за двери кабинета, долго махал мне рукой». За этими дружескими знаками, очевидно, уже крылось нечто иное. Но доверчивый Львов, обысканный в начале и обласканный в конце, уже верил, что его «план» удался. «Керенский был побежден», — простодушно формулирует он результат разговора.
Конечно, освещение, которое дает Керенский этому разговору с В. Н. Львовым в своих показаниях, совершенно иное. Но само содержание разговора передано довольно близко к воспоминаниям Львова[62].
«В числе бесконечного ряда лиц, приходящих ко мне с разного рода разговорами, серьезными предположениями и “прожектами”, пришел и Львов, — намеренно пренебрежительно начинает свой рассказ Керенский. — Он не столько говорил о своих прожектах, о перемене состава Временного правительства, сколько о том, что “моя песенка спета”, что, с одной стороны, меня теперь ненавидит правая часть, а, с другой стороны, большой решительностью в применении репрессий и борьбой с большевиками я “подорвал” и свое положение в демократии, что я и мое Временное правительство — “без почвы”, что нужно такую опору найти, что он в этом может помочь, что нужно изменить состав кабинета, ввести туда элементы более правые, чем к.-д. Так как это было вскоре после Московского совещания, то я считал естественным, что человек приходит и высказывает подобные мысли. Я ему отвечал общими местами, что я являюсь убежденным сторонником коалиции и т. д». «До сих пор перед нами беседа с одним из многих из «бесконечного ряда» — беседа с «прожектером», на советы которого высокий собеседник снисходительно отвечает «общими местами», только чтобы от него отделаться.
Но дальше следует другое. В Керенском при некоторых намеках Львова начинает пробуждаться «наблюдатель», и беседа принимает менее банальный оборот. У Керенского, очевидно, возникает мысль использовать надоедливого собеседника для пополнения своей информации о настроениях кругов, за «малейшими изменениями» в которых он зорко следит. «Суть была в стремлении Львова показать, что я без опоры, а у него есть кто-то или что-то за спиной. Он все время говорил: мы — то, мы — другое. Я спрашиваю: кто такой — «мы»? Кто у вас есть, что вы можете дать, от какой группы вы говорите? Он на такие вопросы отвечал: «Я не имею права вам сказать и только уполномочен спросить вас: желаете ли вы разговаривать?..» Подчеркивал он: «Мне поручено спросить: угодно вам или не угодно ввести новые элементы во Временное правительство и по этому поводу вести беседу?» «При этом сопротивлении» Керенский настораживался еще более. «Прежде чем дать ответ, я должен знать, с кем имею дело, какая такая группа и что они хотят», — настаивал он.
«Общественные деятели», — отвечал Львов. «Ну, общественные деятели бывают разные... Я думал, — поясняет Керенский, — что слова Львова относятся к той родзянковской группе “бывших людей”, которая засела в Москве»... Это было, конечно, еще не очень интересно. Но Керенский чувствовал, что за словами Львова кроется что-то другое, более значительное. «Я видел, что он зашел не просто поболтать. Он говорил, что хорошо ко мне относится, что заинтересован мной лично (не хочет моей погибели)» и т. д. Керенский уже привык к такого рода интродукциям. «На фоне целого клубка разных сведений (этими выражениями Керенский характеризует в показаниях свою информацию о корниловском заговоре, ср., напр., с. 48: вообще накопился целый клубок сведений) меня заинтересовала такого рода тайна». И Керенский, превращаясь в следователя, начинает ставить наводящие вопросы: «Если я ни на кого не опираюсь, то вы-то что можете предложить, какую реальную силу? Я представляю себе ваш круг, знаю, кто эти общественные деятели»... Провокация подействовала. «Тут Львов стал намекать, что я ошибаюсь; что «они» имеют достаточную реальную силу, с которой необходимо считаться»... Все-таки В. Н. Львов удержался. «Слово Ставка не упоминалось», — замечает Керенский. Резюмируя беседу, Львов только спросил: «Значит, вы будете разговаривать, если я это скажу?» В показаниях Керенского ответ звучит очень неопределенно и уклончиво. «Я говорю: скажите более определенно, что и почему вы хотите от меня знать?». Если бы последний ответ Керенского был действительно только такой, то, понятно, что Керенский мог бы считать, «что на этом дело и кончится». Но «заинтересовавшая его тайна» в таком случае осталась бы нераскрытой. Такой конец слишком противоречил бы и психологии Керенского, и уверенности Львова, что какие-то полномочия — хотя бы полномочия «узнать желания других» — он все-таки получил.
В. Н. Львов «выполняет поручение». Как бы ни были велики преувеличения Львова в последующих заявлениях его Аладьину, Добрин-скому, Н. Н. Львову все же зерно истины, в них, несомненно, заключающееся, должно быть крупнее того, о котором свидетельствует показание Керенского перед следственной комиссией. Констатировав уклончивость этих показаний в ряде случаев, мы и в данном случае можем предположить, что правда где-нибудь посредине между показаниями Керенского и показаниями Львова. «Поручение» выведать настроения и намерения кругов, обладающих «реальной силой, с которой необходимо считаться», Керенский, надо думать, все-таки дал. И когда Львов пришел во второй раз, Керенский, по собственному признанию, встретил его словами: «Вы, значит, опять по этому делу о положении Временного правительства пришли теперь разговаривать?» Он, видимо, ждал «интересовавшего» его продолжения... Прежде чем ознакомиться с материалом разведки, произведенной Львовым по поручению Керенского, вернемся теперь к его дальнейшим похождениям.
