От Корнилова В. Н. Львов отправился к Завойко, пригласившего его к завтраку. Тут оказался и Добринский, и Львов был введен в новые тайны «заговора». Завойко вынул из письменного стола, прочел вслух и дал Львову копию манифеста к армии (к казакам?) и прокламации к солдатам, им же, очевидно, и сочиненные (о приказах Корнилова см. ниже). Во втором документе солдатам обещалось по 8 десятин земли; автор этого предложения профессор Яковлев сидел тут же и был представлен Львову. Пишущий эти строки познакомился с профессором Яковлевым на Московском совещании. «Профессор» развивал такие фантастические планы об аграрной реформе, что невозможно было отнестись к нему серьезно. Львов тоже усомнился. «Откуда вы возьмете столько десятин на каждого солдата?». «У меня все это точно вычислено», — отвечал этот, видимо, не вполне уравновешенный господин. Каким-то путем именно люди такого типа попадали в советники Корнилова[65].
Затем Завойко приступил к составлению списка министерства. Сцена эта настолько характерна и внутренне правдоподобна, что мы приведем ее целиком:
«Взяв бумажку, Завойко с небрежным видом сказал: “Итак, заместителем председателя Совета министров будет Керенский” И написал сие на бумажке. “Кто же будет министром внутренних дел?” — спросил Завойко и уставился на меня. “Быть может, вы возьметесь быть?” — спросил меня Добринский (ср. выше беседу перед секретным заседанием в Ставке 17 августа). Я поспешно отказался. Завойко быстро записал: “Филоненко”. Министром финансов записал самого себя и поставил собственноручно: “Завойко”. — “Обер-прокурором Святейшего Синода?” Я поспешно сказал: “Карташев” и т. д. Окончив записку, Завойко сунул ее мне. Я спрятал записку в карман, но не выдержал и обратился к Завойко со словами: “Вы составляете кабинет. Я вижу: здесь у вас все готово к перевороту. И вы решаетесь на это, не посоветовавшись ни с общественными деятелями, ни с какими общественными организациями. Это невозможно. Надо немедленно созвать сюда видных общественных деятелей и переговорить с ними”. Завойко встал с кресла у письменного стола и предложил мне перо и бумагу: “От имени верховного главнокомандующего можете написать кому угодно”. Я сел и написал записку: “Корнилов просит немедленно прибыть в Ставку общественных деятелей, кого сочтешь необходимым” “Эту записку вы вручите брату моему (Н. Н. Львову), — сказал я, обращаясь к Добринскому. — Поезжайте немедленно в Москву”».
Так аранжировалась политическая сторона переворота. Уже приехав с Завойко на станцию, В. Н. Львов, наконец, поставил вопрос, который должен был бы поставить с самого начала: «Раз у вас все решено, я не понимаю, к чему мне ехать к Керенскому?». Завойко ответил ему его же словами (если только Львов не употреблял слов Завойко): «Надо устроить законопреемственность». Львов продолжал допытываться: «Но для чего вы поставили имя Керенского в кабинете, когда вы его ненавидите?» Ответ был: «Керенский — знамя для солдат; его надо оставить». — «Корнилов гарантирует жизнь Керенскому?» — «Ах, как может верховный главнокомандующий гарантировать жизнь Керенскому?» — «Однако же он это сказал?» — «Мало ли что он сказал! Разве Корнилов может поручиться за всякий шаг Керенского? Выйдет он из дома, ну и убьют его». — «Кто убьет?» — «Да хоть тот же самый Савинков, почем я знаю, кто»... «Но ведь это же ужасно?» — «Ничего ужасного нет. Его смерть необходима, как вытяжка возбужденному чувству офицерства». — «Так для чего же Корнилов зовет его в Ставку?» — «Корнилов хочет его спасти, да не может».
На прощание Завойко твердил Львову: «Не забудьте три пункта: во-первых, немедленная передача Временным правительством всей военной и гражданской власти в руки верховного главнокомандующего; во-вторых, немедленная отставка всех членов Временного правительства; в-третьих, объявление Петрограда на военном положении». И, глядя в упор в глаза Львову, Завойко многозначительно произнес: «Привезите Керенского!»
В. Н. Львов совсем запутался. Как же так? Он — «друг» Керенского — должен везти его на верное убийство. Он, не участник заговора, везет правительству ультиматум. Или понять это так, что он спасает жизнь Керенскому и предупреждает правительство против заговора большевиков? Было поздно думать. В. Н. Львов не отличался силой воли. Теперь было ясно, что он исполнял не «свой» план, а чей-то другой и притом известный ему лишь в случайных отрывках... Но остановиться Львову было уже нельзя. Он ехал в Петроград на свидание с Керенским. Он «вез поручение верховного главнокомандующего к председателю Временного правительства как посредник между ними».
25 августа в Ставке. В Ставке тем временем работа кипела. 25 августа Корнилов провел отчасти в разработке политического плана, в ожидании принятия или отвержения Керенским его предложения; отчасти в разработке своего военного плана, связанного с образованием особой петроградской армии с передвижением войск. Политический вопрос о реконструкции власти он предоставил обсуждать своим доверенным лицам: Завойко и Аладьину, а также комиссару Филоненко. «Я предложил им, — рассказывает сам Корнилов, — считая их за людей, хорошо знающих наших выдающихся общественных деятелей, и имея в виду мой разговор с Савинковым и Львовым, наметить такую схему власти, которая, включая лучшие силы всех главных политических партий, могла бы дать Временное правительство твердое, работоспособное, пользующееся доверием страны и армии. Был набросан проект Совета народной обороны с участием верховного главнокомандующего в качестве председателя,
А. Ф. Керенского — министра-председателя, Б. В. Савинкова, генерала Алексеева, адмирала Колчака и Филоненко. Этот Совет обороны должен был установить коллективную диктатуру, так как установление единоличной диктатуры было признано нежелательным. На посты других министров намечались: Тахтамышев, Третьяков, Покровский, граф Игнатьев, Аладьин, Плеханов, Г. Е. Львов и Завойко.
В показаниях Филоненко, вообще не очень надежных, заслугу перехода Корнилова от идеи о диктатуре единоличной к идее коллективной диктатуры этот комиссар приписывает себе. Он убедил, по его словам, Корнилова, что единоличность власти будет фиктивна, так как «не обладающий достаточными познаниями в областях знаний невоенных» Корнилов вынужден будет передать фактическую власть «безответственной камарилье». Кроме того, диктатура «не была бы принята широкими слоями демократии, и произошла бы гражданская война». В частности, Корнилов будет иметь против себя Савинкова и его самого. «Тогда, — рассказывает Филоненко (тот разговор был еще днем 23-го, до беседы с В. Н. Львовым), генерал Корнилов спросил меня: «Что же делать, когда ясно, что у данного состава правительства не хватает энергии на проведение тех мероприятий, которые необходимы для спасения страны от внешнего и внутреннего рабства и когда время не терпит?» Филоненко ответил, что сильная революционная власть возможна и не в форме диктатуры: например, «малый военный кабинет или директория Временного правительства». «Развивая свою мысль дальше, — продолжает Филоненко, — я указал, что имеются основания полагать, что именно в таком виде разрешится правительственный кризис, который должен последовать с принятием министром-председателем нашего доклада... Либо с его отвержением должны уйти в отставку генерал Корнилов, Савинков и я, либо с его принятием должны выйти из состава кабинета лица, для которых его положения являются заведомо неприемлемыми». Таким образом, та перемена, которую Савинков и Филоненко ожидали уже 10 августа, теперь, по их предположению, должна была наступить неизбежно. Филоненко уже рисовал перед Корниловым и выход из этого кризиса: создание «директории», которая будет «популярна и сильна», если в состав ее войдут Корнилов и Керенский. Корнилов спросил тогда, войдет ли в такую директорию сам Филоненко. Последний ответил, что войдет, если там будут Савинков и Керенский и если они согласятся на его вступление. После этого Корнилов снова, уже в прямой форме, поставил вопрос о диктатуре: «А если бы оказалось, что Временное правительство и такой малый кабинет в его составе все-таки недостаточно сильны и оказалось бы нужным перейти к диктатуре, вы не согласились бы мне помочь?..» Филоненко отвечал патетически: «Я бы бесповоротно ушел тогда от активной политической жизни и как республиканец покинул бы, вероятно, страну». Генерал Корнилов прошел несколько шагов в раздумье, драматизирует он дальнейшую сцену. — «Да, я тоже стою за директорию... Но только надо делать скорей, ведь время не ждет». Вечером, по словам Филоненко, Корнилов возобновил эту беседу и, вскользь сказав о посещении Львова, просил Филоненко указать кандидатов в кабинет, «ставящий себе целью оборону страны и приведение армии и тыла в порядок». Филоненко указал тогда на Церетели, Плеханова, Аргунова, Малянтовича, Зарудного, Тахтамышева, Набокова, Карташева, Кокошкина. «Имена Аладьина, Завойко и Львова ни генералом Корниловым, ни мной названы не были». Сам Филоненко, по его словам, был приглашен Корниловым в министры иностранных дел. Все эти разговоры происходили с глазу на глаз. Но вечером 26-го Филоненко присутствовал вместе с Аладьиным при попытке Завойко побеседовать «на политическую тему о составе кабинета и о своей роли в качестве министра продовольствия». Аладьин молчал. Корнилов был, видимо, недоволен словоохотливостью Завойко. Видно было, что решения, изложенные выше Корниловым, были уже приняты в более тесном кругу (Аладьин и Завойко) без дальнейшего участия Филоненко. Из откровенных разговоров с Верховским Филоненко почувствовал уже к этому времени, что в воздухе пахнет приближением грозы.
