тем больше приходил к убеждению, что его необходимо уничтожить. Везде в них говорится о его успехах; кроме того, видно, что он хорошо сознавал свое могущество. На основании сведений, полученных мною от моего друга Арминия из Будапешта, я пришел к заключению, что это был удивительнейший человек. Он был в одно и то же время и солдатом, и государственным деятелем, и даже алхимиком — эта последняя наука была высшей степенью знаний своего времени. Он обладал большим умом и необыкновенными способностями: к сожалению, сердце его не знало страха и угрызений совести. Он изучал даже схоластические науки, и, кажется, вообще не было такой области знания, с которой он не был бы знаком. Как нам известно, после его физической смерти его умственные способности сохранились, хотя, по-видимому, воспоминания о былом не полностью сохранились в его мозгу. По некоторым свойствам ума он был и остается ребенком. Однако он продолжает развиваться, и поэтому многое, что прежде было детским, теперь возмужало. Он производил удачные опыты; и если бы мы не встали на его пути, то он сделался бы — и сделается, если наши планы не воплотятся, — родоначальником новых существ, которые будут существовать «в смерти», а не в жизни.
Харкер тяжело вздохнул и сказал:
— И все это направлено против моей дорогой. Но какие же опыты он производит? Зная это, мы сможем расстроить его планы.
— Со дня прибытия он испытал свое могущество: его детский ум работал, продвигаясь вперед медленно, зато уверенно: но если бы он осмелился с самого начала приняться за некоторые тайные науки, то мы уже давно были бы бессильны против него. Впрочем, он надеется достичь успеха, а человек, у которого впереди столетия, может спокойно ждать и не торопиться. «Festina lente»[20] — вот его девиз.
— Не понимаю, — сказал печально Харкер. — Прошу вас растолковать все яснее. Быть может, горе и беспокойство затемняют мой разум.
Профессор с нежностью положил ему руку на плечо и произнес:
— Хорошо, дитя мое, я постараюсь быть ясным. Разве вы не заметили, как это чудовище постепенно приобретало свои знания на основании своих опытов, как оно воспользовалось пациентом, чтобы войти в дом нашего Джона, потому что вампир хотя и может входить в жилище человека, когда и как ему угодно, однако не раньше, чем его позовет туда кто-то из живущих в доме. Но это не главные его опыты. Разве мы не видели, как вначале эти большие ящики перетаскивали другие; тогда он и не знал, что может быть иначе. Но все время, пока его младенческий разум развивался, он обдумывал, нельзя ли ему самому передвинуть ящик. Таким образом, он начал помогать; когда же он увидел, что все идет хорошо, то и сам, без посторонней помощи, сделал попытку перенести некоторые ящики, и никто, кроме него одного, не мог знать, где они укрыты. Он, вероятно, зарыл их глубоко в землю, так что он пользуется ими только ночью или в то время, когда может изменить свой облик; и никто не подозревает, что он в них скрывается. Но, дитя мое, не предавайтесь отчаянию! Это знание он приобрел слишком поздно! Теперь уже все его убежища уничтожены, за исключением одного, да и это последнее будет нами отыскано до захода солнца. Тогда у него не останется места, где бы он мог скрыться. Я медлил утром, чтобы мы могли действовать наверняка. Ведь мы рискуем не меньше его! Так почему же нам не быть осторожнее его? На моих часах теперь ровно час, и, если все обошлось благополучно, Артур и Квинси на обратном пути. Сегодняшний день — наш, и мы должны действовать уверенно, хотя и не опрометчиво, не упуская ни одного шанса: ведь если отсутствующие вернутся, нас будет пятеро против одного.
Вдруг при его последних словах мы вздрогнули, потому что раздался стук в дверь. Мы все бросились в переднюю, но Ван Хелсинг, знаком приказав хранить молчание, пошел к двери и осторожно открыл ее… Рассыльный подал ему телеграмму. Профессор запер снова дверь, открыл депешу и громко прочел: «Ожидайте Д. Он только что, в 12.45, поспешно из Карфакса отправился в сторону юга. Он, по-видимому, совершает обход и хочет вас поймать врасплох. Мина».
Наступило продолжительное молчание. Наконец послышался голос Харкера:
— Итак, слава Богу, мы скоро встретимся!
Ван Хелсинг быстро повернулся к нему и сказал:
— Все случится по Божьей воле и когда Он этого пожелает. Не бойтесь, но и не радуйтесь преждевременно: быть может, именно то, чего мы хотим, будет причиною нашей гибели.
— Я теперь думаю только о том, — воскликнул Харкер с горячностью, — чтобы стереть этого зверя с лица земли. Для этого я готов даже продать душу!
— Тише, тише, дитя мое! — быстро перебил его Ван Хелсинг. — Бог не покупает души, а дьявол если и покупает, то никогда не держит своего обещания. Но Бог милостив и справедлив, и Он знает ваши страдания и вашу любовь к Мине. Подумайте о том, как увеличилось бы ее горе, услышь она ваши слова. Доверьтесь нам, мы все преданы этому делу, и сегодня все должно кончиться. Настало время действовать. Днем вампир не сильнее остальных людей и до заката солнца не изменит своего образа. Ему необходимо время, чтобы прибыть сюда, — посмотрите, уже двадцать минут второго, — и, как бы он ни торопился, все же у нас есть в запасе время, прежде чем он явится. Будем надеяться, лорд Артур и Квинси прибудут раньше его.
Приблизительно через полчаса после того, как мы получили телеграмму от миссис Харкер, раздался решительный стук в дверь. Это был самый обыкновенный стук: так стучат ежеминутно тысячи людей; однако, когда его услышали мы, наши сердца забились сильнее. Мы посмотрели друг на друга и все вместе вышли в переднюю: каждый из нас держал наготове свое оружие — в левой руке оружие против духов, в правой — против людей. Ван Хелсинг отодвинул задвижку, приоткрыл немного дверь и отскочил, приготовившись к нападению. Но наши лица повеселели, когда мы увидели на пороге лорда Годалминга и Квинси Морриса. Они торопливо вошли, закрыв за собой дверь, и первый сказал, проходя через переднюю:
— Все в порядке. Мы нашли оба логова: в каждом было по шесть ящиков, которые мы и уничтожили.
— Уничтожили? — переспросил профессор.
— Да, он ими не сможет воспользоваться!
Наступила небольшая пауза, которую первым нарушил Квинси, сказав:
— Теперь нам остается только одно — ждать здесь. Если до пяти часов он не придет, мы должны уйти, потому что
