— Вы и есть та самая леди, которая шьет платья из лоскутов? — Энни пришлось сказать, что она все распродала, но в новом году принесет еще.
Затем одна прекрасно одетая, но ужасно заносчивая дама предложила покупать у нее два костюма в неделю за семь фунтов пятьдесят центов каждый.
— Я подумаю об этом, — сказала Энни, крайне изумившись.
— Что ей от тебя было нужно? — спросила Сиси.
— Ты знаешь ее?
— Мне известно, кто она. Она владеет дорогим бутиком в Честере. Там ничего не купишь меньше, чем за пятьдесят фунтов.
— Пятьдесят фунтов? Она предложила покупать у меня два наряда каждую неделю за семь фунтов пятьдесят центов.
— Какая наглость!
Позже Сиси задумчиво сказала:
— А знаешь, Энни, было бы неплохо открыть магазин.
Собственный магазин! Вот и еще одна причина не спать по ночам. На Рождество Энни часто виделась с Сиси — Сильвия с Эриком и детьми укатили в Марокко, поэтому бабушка была свободна. Они постоянно говорили об открытии магазина.
— Дело в том, — сказала Энни, — что мне просто физически не удалось бы изготовить столько одежды, чтобы заполнить ею прилавки магазина.
Сильвия позвонила в тот момент, когда Энни как раз собиралась пойти к Каннингхэмам. Она с семьей только что приехала домой, получив колоссальное удовольствие от отдыха.
— Мы каждый день ездили в крепость Касба. Я накупила целую кучу прелестных вещиц.
— А что ты делаешь сегодня вечером? — поинтересовалась Энни.
— Мы собираемся провести время в кругу семьи. Я буду думать о тебе, подружка, когда часы пробьют двенадцать.
Положив трубку, Энни не преминула взглянуть на рождественскую открытку, которую прислало семейство Черчей. Только Сильвия могла прислать нечто столь нарочито-показное — фото всей семьи, сделанное прямо в их загородном доме. Сильвия, словно королева, сидела в розовом кресле, держа Ингрид на коленях, а Жасмин, прислонившись к матери, смотрела в камеру своими темными, загадочными глазами. Обе девчушки были одеты в тонкие белоснежные платья. Эрик примостился на подлокотнике кресла, как бы невзначай положив руку на плечо жены. А в глубине комнаты стояла рождественская елка, сверкающая разноцветными огнями. Должно быть, они украсили ее задолго до Рождества, поскольку поздравительная открытка пришла одной из первых.
«Ну, сегодня я уж точно не усну». — Энни осторожно вылезла из-под одеяла, стараясь не потревожить Сару, хотя даже если бы дом рухнул, ее дочь вряд ли проснулась бы от этого. И когда спустя два часа раздался звонок в дверь, она по-прежнему спала как убитая.
Дверной звонок трезвонил, не переставая, словно тот, кто нажимал кнопку, стоял, прислонившись к двери. Обеспокоенная тем, что это, возможно, какой-нибудь пьяница, перепутавший адрес, Энни, прежде чем открыть дверь, закричала:
— Кто там?
— Это я, — послышался сиплый голос.
Сильвия! Энни открыла дверь.
— О боже! — воскликнула она.
Челюсть Сильвии распухла, из носа текла струйка крови. Она была в ночной рубашке, так же как и ее девчушки. Ингрид крепко спала у нее на руках. Жасмин, явно перепуганная, вцепилась в рубашку матери.
— Что случилось, Сил? — Энни взяла на руки Жасмин и понесла ее в дом.
Сильвия опустилась на диван.
— Эрик выпил лишнего, — вяло сказала она. — Мы как раз собирались идти в постель, когда на него что-то нашло. Он сказал, что ненавидит меня еще больше, чем когда-либо, потому что я была с другими мужчинами. И что особенно ему ненавистна… — она кивнула на Жасмин, — поскольку она цветная. По его мнению, люди хихикают за его спиной, считая его рогоносцем. Вот уж не думала, что это слово все еще актуально в наши дни, Энни. Рогоносец!
— О, милая!
— В конце концов ты оказалась права. — Сильвия на секунду закрыла глаза. — Мне не следовало связываться с ним снова. Как говорится, горбатого могила исправит, правда?
После нескольких чашек чая она стала укладываться спать. Энни уложила всех троих в своей комнате.
— Ты единственный человек в целом мире, к которому я могу обратиться за помощью, — с благодарностью сказала Сильвия, когда Энни бережно укрывала ее одеялом. — У Сиси началась бы истерика, а Бруно тотчас помчался бы в Ормскирк и зарезал Эрика прямо в постели.
— Ты же знаешь, Сил, что бы ни случилось, я всегда буду рядом.
— И я.
Энни скользнула под одеяло и, услышав ровное дыхание дочери, немного позавидовала ей. Несмотря на происшедшее, ее мысли упорно возвращались к магазину. Сиси уже спрашивала ее, как она собирается его назвать, если ее мечта осуществится.
— Если моему магазину все же суждено открыться, я назову его «Пэчворк»!
«ПЭЧВОРК»
ГЛАВА 1
Дядюшка Берт опустился на колени рядом с инвалидным креслом Дот и начал напевать: «Если бы ты была единственной девушкой в мире…» удивительно ровным баритоном, несмотря на то, что прошлой ночью он выпил изрядное количество пива.
Вряд ли в зале над рестораном, где двадцать четыре года назад отмечали свадьбу Томми и Дон, остался хоть один человек, у которого глаза не были бы мокрыми от слез. Комната была забита до отказа, на всю громкость играла музыка. Августовская ночь выдалась душной.
На праздник пришли все парни семейства Галлахеров со своими семьями. У Дот и Берта было восемнадцать внуков (а точнее двадцать, если считать приемных детей Майка — Кэти и Пола) и два правнука. Майк, элегантный красавец в темно-сером шелковом костюме, с коротко подстриженными рыжими волосами, стал дедушкой, когда Кэти в прошлом году родила сына. Она вместе со своим бой-френдом жила в Меллинге. Невероятно, как же все изменилось, подумала Энни. Молодым людям больше не требовался официальный документ для того, чтобы жить вместе.
Берт, толкая инвалидную коляску, повез Дот в противоположный конец комнаты. Теперь он делал для своей супруги буквально все: мыл ее, одевал, помогал добраться до туалета, готовил еду, убирал. Сыновья, их жены и Энни частенько наведывались к Берту, чтобы дать ему возможность хотя бы немного передохнуть.
Несмотря на то что Дот была жестоко изувечена артритом и прикована к инвалидной коляске, она все-таки настояла на том, чтобы устроить вечеринку в день ее семидесятилетия. Болезни не удалось сломить ее неукротимый дух.
Как ни странно, Дот еще никогда не казалась Энни такой привлекательной. Возможно, оттого, что тело тетушки теперь было парализовано, ее лицо казалось необыкновенно живым. Кожа Дот по-прежнему была упругой. Яркие глаза весело сверкали за новыми очками в перламутровой оправе. Ее не портила даже неумело нанесенная Бертом помада, потому что от этой семидесятилетней женщины с безжалостно изуродованным телом исходило внутреннее сияние.
