Когда же король Хильдеберт узнал об этом, он направил к королю Гунтрамну посольство, для того, конечно, чтобы епископы обоих королевств собрались и решением духовного суда положили конец тому, что происходило. И ради этого король Хильдеберт повелел отправиться туда моей скромной персоне, кёльнскому епискому Эберегизелу и самому епископу города Пуатье Маровею, а король Гунтрамн – бордоскому епископу Гундегизилу[121] вместе с другими епископами его церковной провинции, ибо Гундегизил был митрополитом города Бордо. Но мы воспротивились, говоря: «Мы не прибудем в это место, если ужасный мятеж, поднятый Хродехильдой, не будет подавлен вмешательством судьи». Поэтому Маккону, бывшему в то время графом[122], было отдано распоряжение, в котором приказывалось силой подавить этот мятеж, если мятежники будут сопротивляться. Узнав об этом, Хродехильда приказала своим головорезам встать с оружием перед входом в часовню, конечно, для того, чтобы оказать сопротивление графу и, если он применит силу, дать достойный отпор. Вот почему граф вынужден был выступить с вооруженным отрядом и подавить мятежников силой, при этом одних из них избили палками, других – пронзили копьями, а наиболее упорно сопротивлявшихся сразили ударами меча. При виде этого Хродехильда, взяв распятие господне, чудодейственной силой коего она прежде пренебрегала, вышла навстречу графу со словами: «Прошу вас, не совершайте надо мною насилия, ведь я королева, дочь короля и родственница другого короля; не делайте этого, дабы однажды не наступило время для моего отмщения вам». Но воины [графа], не придавая никакого значения ее словам, ринулись, как мы сказали, на тех, кто сопротивлялся. Связав, они вытащили их из монастыря, привязали к столбам и подвергли жесточайшему бичеванию; при этом одним они обрезали волосы, другим отрубили руки, а некоторым отрезали уши и носы. После того как мятеж был подавлен, воцарилось спокойствие.
Затем, когда епископы воссели в церкви на судейские места, туда явилась Хродехильда. Она возвела на аббатису напраслину, злобно обвиняя ее в том, что будто у нее в монастыре находится мужчина, который носит женское платье и считается женщиной, хотя совершенно ясно, что он мужчина, и будто он сам постоянно прислуживает аббатисе; и она указала на него пальцем, говоря: «Вот он». Когда он предстал перед всеми, как мы сказали, в женской одежде, он сообщил, что лишен мужской силы и потому-то и оделся в это платье. Он признался, что аббатису знает только по имени и что никогда ее не видел и с ней не говорил, так как [299] живет от города Пуатье на расстоянии более 40 миль[123]. И поскольку Хродехильда этим обвинением не изобличила аббатису, она добавила: «Разве есть святость у этой аббатисы, если она делает из мужчин евнухов и приказывает им по обычаю императоров находиться при ней?». Когда аббатису спросили, она ответила, что ничего не знает об этом. Между тем Хродехильда произнесла имя мальчика-евнуха. После этого явился главный врач Реовал и сказал: «Когда этот мальчик был еще маленьким, у него болело бедро, и он начал отчаиваться, что выздоровеет. Тогда его мать пришла к святой Радегунде и попросила ее позаботиться о нем. Позвав меня, Радегунда приказала помочь ему, чем только я смогу. Тогда я оскопил мальчика – я видел некогда, как это делают врачи в городе Константинополе – и вернул его опечаленной матери здоровым. Но я знаю, что об этом аббатисе ничего не известно». Поскольку Хродехильда не смогла обвинить аббатису и в этом, то она стала выдвигать против нее другие гнусные обвинения. Но так как и обвинения и ответы на них есть в судебном решении по поводу спора этих женщин, то я счел нужным привести в этом рассказе текст самого решения.
16. Текст судебного решения: «Славнейшим государям-королям собравшиеся епископы. По милости господней даются народу благочестивые и православные короли, коим вверяется страна, а посему церковь с полным правом поверяет им свои дела, ибо понимает, что по предстательству духа святого церковь сплачивается и укрепляется указами тех, кто правит. И поскольку мы по вашему высочайшему повелению собрались в городе Пуатье для разбора дел в монастыре святой Радегунды, чтобы выяснить причину раздора между аббатисой этого монастыря и монахинями, кои по неразумению отделились от самой паствы, то мы вызвали обе стороны, допросили их и задали вопрос Хродехильде и Базине, почему они столь дерзко, вопреки существующему уставу, ушли из монастыря, взломав ворота, а собранная община, воспользовавшись случаем, разбрелась. Отвечая, они признались, что уже не могли более переносить лишения в пище и одежде и сверх того жестокое обращение. Кроме того, они добавили, что в их бане мылись посторонние люди, чему быть не подобает, что сама аббатиса играла в кости и миряне проводили с ней досуг, что, помимо того, в монастыре совершались даже помолвки. К тому же, аббатиса безрассудно сшила для своей племянницы платье из шелкового алтарного покрова, а золотые листочки, кои были по краю покрова, она необдуманно отпорола и бесстыдно повесила на шею племянницы. Она же приготовила специально для своей племянницы святую повязку, украшенную золотом, и справила в монастыре праздник стрижки бороды[124].
Когда аббатису спросили, какой она на это даст ответ, та сказала: что касается голода, на который они жалуются, то он объясняется обычной в это время года скудостью, однако сами они никогда не испытывали чрезмерной нужды. Что же касается платья, сказала аббатиса, то если кто-нибудь пороется в сундучках этих монахинь, то он найдет, что у них вещей больше, чем надобно. Что же касается пользования баней [посторонними] – в чем ее обвиняют, – то она сообщила, что было это в дни [300] великого поста. Новое здание бани сильно пахло известью, и чтобы не повредить своему здоровью, монахини в ней не мылись. Поэтому госпожа Радегунда приказала монастырским слугам открыто пользоваться этой баней до того времени, пока окончательно не исчезнет всякий вредный запах. Баня была в пользовании слуг весь великий пост и до троицы. На это Хродехильда возразила: „И после того [посторонние] все еще продолжали в ней мыться“. Аббатиса ответила, что она не одобряет того, о чем они [Хродехильда и Базина] сказали; и если таковое было, она о том не ведала. И тут аббатиса обвинила их в том, что они не сообщили ей об этом, коль сами видели. Относительно же игры в кости она ответила, что даже если она и играла при жизни госпожи Радегунды, то не считает это большой провинностью, при этом добавила, что это не запрещено ни письменным уставом, ни церковным постановлением. Но по повелению епископов она обещала смиренно понести покаяние, какое ей будет определено. О трапезах с мирянами аббатиса ответила, что она никакого нового обычая не вводила, но как было при госпоже Радегунде, так осталось и теперь, что она лишь давала освященный хлеб истинным христианам, и у обвинителей нет доказательств, что она когда-либо пировала с ними. По поводу обручения аббатиса сказала, что она получила выкуп за свою племянницу-сиротку в присутствии епископа, духовенства и знатных лиц, при этом она открыто заявила, что если это является виной, то она у всех присутствующих просит прощения; однако и тогда она не устраивала пира в монастыре. Что касается покрова, о котором они донесли, то аббатиса назвала свидетельницу, монахиню знатного происхождения, которая подарила ей шаль из чистого шелка[125], взятую ею у родителей; от нее-то аббатиса и отрезала кусок, употребив его по своему усмотрению; из оставшегося же куска, поскольку он был к тому пригоден, она сшила покров, достойный украшать алтарь; из остатка же алтарного покрова она выкроила пурпурную кайму на платье своей племянницы; таким образом, по ее словам, она употребила шаль на нужды монастыря. Все это подтвердила Дидимия, подарившая эту шаль. По поводу приобретения золотых листочков и повязки, украшенной золотом, у аббатисы нашелся свидетель Маккон, ваш слуга[126], присутствовавший там, через которого она получила от жениха девушки, упомянутой племянницы, 20 золотых; из них-то она, не скрываясь, и сделала это украшение, ничего не употребив из монастырских вещей.
Затем спросили Хродехильду и Базину, может быть, они уличат аббатису – чего да не будет! – в каком-либо прелюбодеянии или поведают о каком-либо убийстве, совершенном ею, или чародействе, или о преступлении со смертной казнью. Они ответили, что ничего не могут больше добавить, кроме того, что уже сказали, и то, в чем они ее обвиняли, она делала, по их мнению, вопреки [монастырскому] уставу. Наконец они сообщили нам, что монахини, которых мы считали невинными, понесли во чреве. Случилось это как по их греховности, так и из-за того, что ворота в монастыре были сломаны, и несчастным женщинам, находившимся столько месяцев без присмотра со стороны своей аббатисы, было позволено совершать все, что они ни пожелают. Расспросив их по очереди и не [301] найдя вины для отстранения аббатисы, мы, сделав ей отеческое внушение по поводу весьма неразумных поступков, попросили ее, чтобы она впредь вела себя безупречно.
