Девчонка снова радостно завизжала и задрыгала ногами:
— Съешь, съешь, ты все обещаешь, а никак не съешь!
— Брат? — ошеломленно спросил Хадамаха, разглядывая широченные плечи и круглую, плоскую, как шаманский бубен, физиономию, так похожую на его собственную.
— Сынок? — охнула мама.
— Так чего ж ты раньше не перекидывался, медведь такой? — заорал Хадамаха.
— Так раньше… зачем? — как обычно невнятно откликнулся Брат. — А теперь — надо. Медведю на крылатой как иначе жениться?
— А я? — вдруг подняла голову Эльга. — Меня возьмете с собой? Мне ведь тоже некуда идти.
Лишенная крыльев девочка и в первый раз принявший человеческий облик Мапа поглядели друг на друга.
— Возьмем ее, а? — тихо попросила девочка. — Она капризная немножко, но хорошая. Только старшей женой я буду! — с важностью объявила она. — Когда подрасту.
— А папу? Папу возьмете? — прошептала Эльга. — Он ведь безумный совсем, он умрет здесь. Без папы я не пойду!
— Ну так и оставайся! — рявкнул отец. — Сынок! — обратился он к Брату. — Я, конечно, рад, что ты… человеком стал. Вот и жену себе сразу нашел… Двух! Но этого с собой тащить? Он же нас всех погубить хотел! Жене твоей мелкой, хоть и старшей, крылья выдрал.
— Я знаю, знаю, как вас убедить! — Эльга вдруг вскочила и ринулась к подлеску. — Я сейчас, я быстро… — Она исчезла за качающимися ветвями и появилась снова, волоча по земле хоть и небольшой, но все равно слишком тяжелый для нее мешок. — Я видела, куда папа его сунул. Вот, забирайте.
— Так это же наше золото! — заорал Эгулэ, бросаясь к девушке. — Медвежья касса! — радостно потрясая мешком, проорал он. — Вернулось, родное, предками накопленное! Теперь мы — ух! Сильнее всех!
Ну вот, снова начинается. Когда они уйдут на острова, с отцом будет труднее всего.
— Без золота… безумного шамана возьму, — недовольно проворчал Брат. — Слабый совсем, мстить нельзя.
— Без золота и возьмем, — кивнул Хадамаха мягко, но непреклонно изымая из рук отца мешок. И повернулся к Донгару с Хакмаром. — Вот! — он протянул мешок с золотом. — Нам на островах с кем, с медузами торговать? А в Столице вы без него не обойдетесь. Там много, ведь еще дед начал копить — на черный День.
— День черный — мой День, — кивнул Донгар, без всякого стеснения принимая мешок.
— Ты… — отец открывал и закрывал рот, будто не медведь, а рыба. — Отдал? Вот так взял и…
— Будешь со мной спорить? — мрачно зыркнул на него Хадамаха.
— Он не будет, — твердо сказала мама, беря отца за локоть.
— Не будет, — рыкнул Брат, забрасывая на свободное плечо Канду.
— Все вы против меня! — с горечью произнес отец. — Ишь, нагрузился! — неодобрительно поглядел он на Брата. — Лучше бы на Буровой поглядел, может, там нам что сгодится.
— Нет! — рявкнули одновременно Хадамаха, Хакмар и Донгар.
— А правда, что с Буровой делать? — напомнила о себе Уот. — Может, мне жриц Рыжего огня себе тоже завести? — она поглядела на всеми забытую жрицу Кыыс.
Жрица дернулась, будто хотела сбежать:
— Не надо, Огненная! Из меня уже делали…
— Нет! — твердо сказал Хакмар. — Хватит с Сивира жриц! Рыжий огонь нам, кузнецам! Мы — справимся, и не вырвется он у нас, и черную воду в жилы закачивать не придется. И с Голубым мы как-нибудь помиримся.
Уот с сомнением хмыкнула:
— Ты ж уходишь в Столицу?
— Он уйдет в Столицу, а оттуда придут другие люди, — проговорил Донгар. — Правильные. Как Хакмар. Как мой отец. Ему бы тоже лучше быть кузнецом, а не жрецом. Тогда все было бы хорошо…
Хадамаха поглядел на тело Донгарова отца и вдруг понял — как у старых людей седина, волосы мертвого продергивали ярко-рыжие нити. Он поглядел на Хакмара… и увидел густую, почти багровую рыжину, в которой уже совсем исчез темный цвет волос кузнеца.
— Откуда они возьмутся, другие? — с сомнением спросила Уот.
— Не знаю, однако, — развел руками Донгар. — Не мое дело — знать. Но чувствую! Мы — туда, они — оттуда!
— Останешься здесь! — вдруг сзади прозвенел голос Аякчан. Девчонка висела в воздухе, и ее палец властно указывал на жрицу Кыыс. — Останешься и дождешься, пока явятся эти… оттуда… которых Донгар только что нашаманил! И проследишь, чтобы Буровую не разграбили! Будешь жрицей-хранительницей… все равно к Королеве тебе сейчас возвращаться опасно, — уже мирно закончила она.
— В этой девочке — мое Пламя! — растроганно всхлипнула Уот.
— Да, мать-основательница, — покорно кивнула Кыыс, но Аякчан уже отвернулась от нее, не сомневаясь в послушании. Спикировала с небес, с налета обняла Хадамаху за плечи и прижалась щекой к щеке. — Думал уехать, не попрощавшись? — шепнула она в самое ухо. — Помни, твоя Калтащ в Океане Седны к тебе прийти не сможет… так что, если эта моржиха клыкастая тебя чем обидит, я ее сама найду! — И круто ушла вверх, в небеса.
Хадамаха все равно успел увидеть слезы в ее глазах.
— Думает, мы совсем расходимся, — усмехнулся Донгар. — Не понимает — теперь мы совсем разойтись не можем.
Хадамаха глянул на него мрачно — мудрый шаман! Чем изрекать, лучше бы прямо предупредил, что его тут в князья произведут — он бы родное стойбище десятой дорогой обошел.
— Ты теперь князь, Хадамаха…
По больному бьет — сейчас сам огребет. Напоследок.
— Вот. — Донгар протянул ему скрученный корешок, опутанный пестрыми нитками, явно надерганными из вышивки Амба. — Я ж обещал амулет, чтобы к тебе чужие духи невидимые подобраться не могли. К князю всегда духов подсылать будут. И чужие будут, а свои… свои так вдвойне будут. Учи своих быть вместе. И сражаться — вместе. Бой будет, Хадамаха. Будет День, и будет бой. — И Донгар скользнул в сторону.
Хадамаха проводил его недоуменным взглядом и сам ухватил Хакмара за рукав:
— Слышь, Хакмар… Вы как до Храма доберетесь — узнайте, кого из подозреваемых… ну, кого из верховных жриц долго не было? Кто тут у нас мог старой жрицей прикидываться, понял? И за Донгаром присмотри. Калтащ говорила, ему нельзя какое-то двенадцатое посвящение проходить! И вообще, много силы им, черным, вредно! Они от нее дуреют.
— Не волнуйся, справимся, — кивнул Хакмар и, точно как мама, добавил: — Как-нибудь…
Хадамаха до боли сжал кулаки, так что лезущие наружу медвежьи когти впились в человеческие ладони. Круги привычной багровой ярости вертелись перед глазами. Ну, родовичи, ну, драчуны и скандалисты, вы еще пожалеете, что оставили меня здесь! И дружить я вас научу, и сражаться вместе! Я вас всех построю!
Из зарослей начали выбираться нагруженные тигры — быстро же они смотались, бегом небось бежали! Из кустов напротив вылезали Мапа.
— Надо же, успели! — вставая с пенька, хмыкнула Седна. — А я так надеялась, что Храмовые воины подоспеют раньше, всех вас перебьют и не придется выполнять обещание! — Она досадливо махнула рукой и велела: — Спускайтесь к реке. На лед!
И все на миг замерли. Хадамаха поглядел на ребят — они были еще здесь, рядом, но уже отдельно. Сейчас — несколько шагов, а скоро… совсем скоро… многие переходы лягут между ними. Тасха выбралась из толпы тигров и сунулась к Донгару.
— Можно я с тобой? — не по-тигриному кротко попросила она.
— Ты остаешься с Хадамахой и будешь ему во всем помогать, — отрезал черный. — Даже если другие против него, ты — всегда с ним.
— Сделаю — ты на мне женишься? Когда вернешься? — расчетливо поинтересовалась Тасха.
Физиономия у Донгара стала несчастная.
— У меня девушка есть! — отважно выпалил черный шаман.
Тасха задумалась.
— Если я ее загрызу, ты расстроишься, — осторожно прикинула она. — Так и быть. — Тигрица стиснула зубы. — Согласна стать второй женой. Ты не отвертишься, черный шаман! Не вернешься за мной, сама тебя найду, и Нижний мир меня не остановит!
— Увидишь мою сестру Алтын-Арыг, скажи, чтобы возвращалась в племя, раз таким, как мы, на большом Сивире места нет! — говорила Аякчан Золотая.
Мама за что-то благодарила Хакмара… И только Хадамаха молчал, чувствуя, как внутри нарастает боль. Ребята еще здесь — кажется, тяни расставание, сколько можешь, но быть вот так — и вместе, и уже врозь — очень больно. Лучше закончить сразу.
— Постр-роились! — сорванным голосом рявкнул Хадамаха, перекрывая попытки родовичей хоть что-то сказать. — Перекинуться — всем! Медведи — тяжелые, впереди, тигры — сзади, люди — посредине, крылатые — разведка сверху! Марш! — И, сунув парку в заплечный мешок, кувыркнулся, меняя облик, первым побежал по белой глади еще схваченной льдом реки, сверкающей позади Буровой.
Весенний лед настораживающе похрустывал под лапами. Они стояли на льду — медведь-Хадамаха впереди, и по шкуре его пробегали цветные Огненные искры. С одной стороны его подпирали отец с мамой, с другой — Золотая тигрица и Белый тигренок, а сзади плотной толпой сгрудились остальные.
