Весенний лед настораживающе похрустывал под лапами. Они стояли на льду — медведь-Хадамаха впереди, и по шкуре его пробегали цветные Огненные искры. С одной стороны его подпирали отец с мамой, с другой — Золотая тигрица и Белый тигренок, а сзади плотной толпой сгрудились остальные.
«Смешались в кучу тигры, люди…» — мелькнула странная, словно чужая, мысль в голове Хадамахи.
Он обернулся, поглядев на оставшиеся на берегу три маленькие, казавшиеся такими потерянными фигурки…
Седна шагнула к самой кромке льда и по-моржиному взревела.
Лед заскрипел, и первая трещина прошила его, как черная нить белое полотно.
Свиток 57,
где Князь-Медведь уплывает на льдине, но не бросает друзей
Хря-я-ап! Хря-я-ап! — прокатившийся над рекой звук походил разом и на гром, и на треск сотен сломанных деревьев. Будто невидимая рука расчерчивала лед неровным сетчатым узором.
Сзади раздались испуганные крики, Хадамаха почувствовал, как колеблется под его лапами отколовшаяся льдина. Края облизала выплеснувшаяся сквозь трещины вода.
— Держите людей! — упираясь лапами в льдину, прорычал Хадамаха. — У них когтей нет!
Глянул через плечо. Брат был в паре шагов сзади — стоял, всадив когти в крошащийся лед и напружинив хребет. Между передними лапами лежал бесчувственный шаман Канда, а задние обхватили Эльга и бескрылая девушка, чьего имени Хадамаха так и не узнал. Узнает теперь, время будет.
Мама подгребла к себе парочку человеческих малышей — братика и сестричку. Родителей их не нашлось: или погибли во время пожара, или их матерью как раз и была сгинувшая на Буровой баба. Судя по тому, как крепко мама прижала к себе этих двоих, по прибытии на острова в их семье появятся новые братик и сестричка. Что ж, он не против. Люди и медведи, люди и тигры, сжавшись в комок, упершись всеми лапами, обнявшись, вцепившись в шерсть, а кое-где даже обмотавшись тигриными хвостами, стояли на покачивающихся льдинах, как на готовых к отплытию лодках.
Седна взревела еще раз.
Хадамаха пошатнулся — что-то с силой ударило его в ноги, будто прямо посреди их маленькой речки всплыл любимец Седны и князь Ледяного Океана — гигантский синий кит.
— Держаться! — снова заревел Хадамаха.
Скрежет льда стал нестерпимым, перекрывая испуганные крики и яростный рык. Новый толчок едва не сбросил с льдины, Хадамаха крепче всадил когти в крошащийся лед, огляделся… Держались все. Держались. Ждали.
Грохот, протяжная дрожь, передающаяся в лапы, заставляющая трепетать каждую шерстинку. И снова скрежет, оглушительный, ввинчивающийся в мозг, как сверло. Льдину, на которой он стоял, подбросило вверх, точно от удара гигантским кулаком. Хадамаха понял, что поднимается, стремительно возносясь навстречу изумленному солнцу. Они все — поднимаются!
Под ним вырастала ледяная гора, из тех, что бороздят Океан Седны, сметая все на своем пути, растирая в труху рыбачьи лодки, сминая острова, как старую писчую бересту. Ледяная гора была велика, и огромна, и страшна… и прекрасна! Она была высока, до самых верхушек растущих по берегам сосен, и широка, от одного берега реки до другого! Ее острые грани сверкали на солнце грозной, как Огонь, сапфировой голубизной, искрились алмазами земли Сахи, наливались белой молочной густотой и вдруг становились прозрачными, так что сквозь них можно было заглянуть внутрь ледяной горы до самого ее подножия. Ледяная Океанская гора вздыбилась над испуганно притихшей рекой, и на ее уступах стояли они все — и Мапа, и Амба, и люди. На изломах, тонких и изящных, как лезвия клинков, восседали гордые крылатые. А на вершине, под самым солнцем, один над всеми замер он — Хадамаха, Князь-Медведь.
И он был единственным, кто оглянулся. Реку словно разрубили мечом — лед еще держался, но позади их ледяной горы открывалась полоска чистой темной воды и мелькали острые плавники Тэму. На берегу больше не было ни Седны, ни Уот, ни жрицы Кыыс. Только шаман, кузнец и жрица — все трое стояли, тесно обнявшись и неотрывно глядя Хадамахе вслед.
Ледяная гора загрохотала снова — и медленно и неуклонно двинулась вперед. Ее гигантская мощь надавила на покрывающий реку цельный лед — раздался треск, еще более страшный, чем раньше, частые полосы трещин располосовали ледяную корку… выломанные льдины вставали на дыбы, пропуская гору.
Торжественно и величественно ледяная гора двинулась вниз по реке — будто корабль сказочных полярников! Крылатые снялись с места и неспешно летели, ловя крыльями потоки теплого воздуха. Гора плыла между лесистыми берегами — качающиеся верхушки сосен скользили вровень с Хадамахой, и ему казалось, что обалдевшие лесные лунги карабкаются на свои деревья, чтобы проводить его взглядом.
— Князь-Медведь! — шелестели сосны. — Князь-Медведь!
Они уплывали все дальше, родной берег уже скрылся позади, мимо тянулись незнакомые леса. Охотники неизвестного племени вышли на берег и застыли, не отрывая глаз от неспешно проплывающей мимо ледяной горы и гордо стоящего на ее вершине медведя, а потом дружно рухнули на колени.
— Князь-Медведь! — донеслись до него крики. — Князь-Медведь!
Князь-Медведь. Хадамаха сморщил нос, как от острого запаха черемши. Он отдал бы если не все, то очень многое, чтобы остаться просто Хадамахой из племени Мапа и сейчас идти вместе с остальными в Столицу — вести расследование! Решать неразгаданные загадки, утихомиривать ненависть, вылезшую из самых потаенных, глубинных душ людей Средней земли, но умудрившуюся захлестнуть даже Верхние небеса. Делать общее, важное для всех трех Сивиров дело! Вместо этого он верхом на льдине едет прочь, оставляя за лохматой медвежьей спиной и друзей, и загадки, да еще и волочет за собой три племени! Четыре, считая людей. Четыре гордых, глупых, жадных, благородных, наивных и хитрых племени, которые так хорошо научились улаживать свои дела, но совсем не умеют делать общие! И он будет мирить их, и учить, и сам учиться у них! Он будет Князем-Медведем… и каждый миг станет думать и беспокоиться: как там друзья?
Как… там… друзья… Голова у Хадамахи закружилась, ему показалось, что сейчас он грохнется с проклятой льдины, а потом явилось чувство, что он взлетает и летит, летит, взмахивая лапами, все выше, выше, чуть не к самому солнцу. И глядит вниз, видя всю тайгу, и теперь уже не белую, а черную нитку реки с плавающими по воде точечками белого льда, и далекий, оставленный им берег!
Взлетающую девичью фигурку и шары Голубого огня, вспыхивающие вокруг нее! И тогда Хадамаху с неимоверной скоростью понесло вниз-вниз-вниз, перед глазами у него потемнело…
Он снова был у берега возле Буровой! Он висел в воздухе! Висел, широко раскинув руки — тонкие девичьи руки в развевающихся белоснежных рукавах. Ветер трепал сапфировый плащ у него за спиной и швырял в лицо пряди ярко-голубых волос. На берегу остались Хакмар с Донгаром, а из леса один за другим выходили храмовые стражи. Между стволов мелькали их синие куртки. Над берегом в воздухе завис клин из десятка жриц. Самая маленькая и толстенькая гневно размахивала грозного вида берестяным свитком, сплошь увешанным храмовыми печатями. Хадамаха услышал пронзительный крик толстухи:
— Склонитесь пред волей Храма, не то ваши родичи будут казнены!
Ответа толстая жрица, не иначе как та самая Синяптук, дожидаться не стала, взмахнула рукой, и девять жриц взвились в воздух.
Хадамаха почувствовал, как ярость, страшнее той, что бушевала в нем у Буровой, перехватывает горло и плещет перед глазами багровой волной. Он своих родичей спас, в последний миг выдернул, а родителей ребят эти поганки, храмовые ведьмы, захватили?
Хакмар с Донгаром изготовились к драке, Аякчан развернула вокруг себя завесу из мельчайших Огненных шариков. Но сильные, опытные жрицы всей Огневой мощью уже хлестали по девушке, закладывали виражи, обходя ее с боков… А если Синяптук еще и заемную силу Айбансы с Дьябыллой в ход пустит… Аякчан с ними двумя и в прошлый раз не справилась…
«Какие еще Айбанса-Дьябылла? — рыкнул Князь-Медведь. — Ты — мать-основательница Храма! Медведица среди жриц!» — ярость, дикая, неуправляемая, та, что заставляет кинуться на мамонта и вырвать ему хобот голыми руками, затопила Хадамаху. Недолго думая, он всю ее, до капли, слил в Аякчан! Родовая багровая ярость племени Мапа хлынула в девушку, как грохочущий водопад, наполнила до краев, приподняла, сделала огромной, так что ее тень накрыла лес и затмила горизонт.
Хадамаха снова почувствовал, что летит, несется с немыслимой скоростью и… Лапы его подломились, и он грудью и брюхом ударился о твердый лед. Он все так же стоял на вершине ледяной горы, и так же плыла она вниз по реке. Далеко-далеко позади над тайгой вставало голубое Огненное зарево — до самого неба! А потом загрохотал хохот — звонкий, радостный, девичий хохот, от которого Верхние небеса закачались, как лодка в шторм, и вскипел Огонь в Нижнем мире!
