— Нет, Младик, объясни мне, пожалуйста, как они понесут это на себе? Если мне ее даже не поднять?
— Это в руках тяжело, а на плечах — не чувствуешь, привыкаешь быстро. Зато когда снимаешь — словно летишь, — он улыбнулся.
— Ты хочешь сказать, вы пойдете по морозу в этом железе?
— Ну конечно. Нести тяжелей.
Четыре дня прошло, словно один час. Тихомиров по свету заставлял студентов упражняться с оружием, а когда темнело, обучал профессоров более сложным вещам: как строить сотню против пехоты, как — против конницы, как перестраиваться в бою, как оборонять стены, как — ворота крепостей. Конечно, трех оставшихся дней ему не хватало, и Млад возвращался домой ближе к полуночи. Только на третий день дружинник отпустил их рано, едва стемнело: из Новгорода ополчение выступало в пять утра, а университет должен был выйти на пару часов раньше. Обозы с продовольствием и пушками тронулись за сутки до ополчения.
Млад пришел домой, надеясь поужинать, и остолбенел на пороге: за столом вместе с шаманятами сидели две девочки. Одну из них он запомнил хорошо — она плясала на капище в Карачун, вторую видел только мельком, в Сычевке. Очевидно, это к ней каждое утро Добробой бегал за молоком, задерживаясь до вечерней дойки.
— Млад Мстиславич, тебя Дана Глебовна к себе звала… — Ширяй нисколько не смутился, Добробой же покраснел и смотрел в пол.
— Да… — Млад кашлянул и попятился, — да, конечно… Я сейчас уйду… только мне надо будет вернуться. Собраться там…
— Да все ж собрано давно! — усмехнулся Ширяй.
Младу оставалось только кивнуть: все идет своим чередом. Шаманята только кажутся ему мальчишками. А на самом деле, они идут воевать, и никто не знает, вернутся ли они домой. Он и без них собирался к Дане.
Во дворе его догнал раздетый Добробой.
— Млад Мстиславич… — он снова потупился, — ты прости…
— Да что ты, Добробой. Так и должно быть.
— Ну, понимаешь… Ты не думай… Но если меня убьют… Вдруг у нее сын мой останется?
— Добробой, все будет хорошо, — Млад взял его за плечо, — тебя не убьют. Иди, ты замерзнешь. И… поспите хоть немного. Переход тяжелый.
Он не хотел никаких видений, он не хотел смотреть в будущее, он не хотел его знать. Но совершенно отчетливо увидел берег Волхова и девочку из Сычевки над обрывом — она забеременеет. Она будет стоять на берегу и смотреть в сторону Новгорода — ждать своего Добробоя.
— Она будет ждать тебя, — сказал он шаманенку, — она тебя дождется.
Дана была нежна с ним. Она была так нежна, и так не похожа на саму себя… И Млад в первый раз подумал: может быть, он никогда ее не увидит. А если увидит — то очень нескоро. А еще вспомнил о том, что он уйдет, а Родомил останется в Новгороде — они виделись с ним, он приезжал и предлагал остаться, говорил, что ему нужен волхв. Но Млад только покачал головой: то будущее, что он видел на Коляду, не оставляло ему выбора. Университет — его семья, его община, его дом. Отправить их умирать, а самому остаться?
И нежность ее после воспоминания о Родомиле показалась ему жалостью. Он гнал от себя эту мысль, он не хотел отравить ею последнюю ночь, но никак не мог от нее отделаться.
Дана кормила его ужином, но сама не ела — сидела рядом и смотрела на него.
— Я приготовила тебе кое-что… — вспомнила она вдруг, — только не вздумай смеяться надо мной…
— Я не буду смеяться, — серьезно ответил он.
— Я сама сшила… Как умела, конечно. Но это очень хорошее сукно… — она достала из сундука серую рубаху, — я три ночи ее вышивала… Она очень теплая.
Млад поднялся из-за стола — ее забота тронула его и заставила замереть сердце.
— Этот узор оберегает от ран. В Сычевке все бабы сейчас его вышивают. Примерь.
Это было очень хорошее сукно: мягкое, тонкое и теплое. Дана напрасно прибеднялась — Млад никогда не думал, что она умеет так хорошо вышивать.
— Это чтоб… чтоб тебя не ранили, — Дана провела рукой по его груди, — нравится?
Он кивнул, растроганный.
— А плащ я просто купила, — она снова нагнулась над сундуком, — я хотела соболя, но не нашла, это ласка. Он легкий, и идти нетяжело, и спать в нем можно. Ты же сам и не подумал о плаще.
— Спасибо, — он сглотнул.
— Чудушко мое… Я хотела тебе сказать… Я знаю, это очень важно для тех, кто идет воевать… Ты не думай, я говорю это не потому, что так надо говорить…
Она стояла перед ним, смотрела ему в лицо влажными, большими глазами, а потом снова тронула его плечо рукой — робко, словно застенчивая девушка.
— Я хотела сказать, что буду ждать тебя. Это так глупо звучит…
— Вовсе нет, — Млад взял ее руку в свою — у нее была маленькая и белая рука, она тонула в его ладони.
— Правда? Я не знаю, как сказать по-другому. Но я… ты всегда помни о том, что я жду тебя, ладно? И не думай — мне никто не нужен, кроме тебя, слышишь?
Он кивнул и почувствовал, как ком встает у него в горле: она никогда не говорила ему такого. За десять лет — ни разу. Она сказала так, потому что он идет воевать и может не вернуться?
— Младик, мне правда никто больше не нужен… Ты мое нелепое чудушко… Я хочу, чтоб ты вернулся, слышишь? Ты должен вернуться.
— Я вернусь, — ответил он шепотом.
— Помнишь, ты гадал девушкам? Ты так и не догадался, о чем я тебя спросила… Ты говорил им, что они не выйдут замуж, и я поняла, что это значит. Я сразу поняла, ты еще сам не знал, а я уже чувствовала… Я хотела знать, что будет с тобой. А ты плел что-то про какой-то выбор. Младик, что будет с тобой? И не надо говорить мне о богах, которые не знают будущего…
— Что ты хочешь услышать? Я же сказал: я вернусь. Я не чувствую своей смерти, но это ничего не значит.
И тут он вспомнил, как она задала ему вопрос: выйдет ли она замуж в этом году? Он осекся, помолчал немного, а потом прижал ее к себе, но побоялся спросить, правильно ли он ее понял.
— Я очень тебя люблю, — шепнул он, — я буду думать о тебе. Ты даже не можешь себе представить, как все это важно для меня… Знаешь, дело не в обережной вышивке… Если ты на самом деле хочешь, чтоб я вернулся, твои руки… Это оберегает гораздо надежней, понимаешь? Я буду думать, что ты прикасалась к этой рубахе, и это прикосновение, оно защищает… На ней твой запах останется…
Он прижимал ее к себе все сильней, и говорил все горячее. Он полюбил ее с первого взгляда, когда она только появилась в университете. О том, что на факультет права приняли девушку, сразу же узнали все студенты. На нее ходили смотреть издали, как на диковинную зверушку. Млад учился на последней ступени, и понимал, как это некрасиво, нехорошо, и как девушке, должно быть, неловко от их любопытства, но она, казалось, не обращала на это никакого внимания. Тогда она еще не была княгиней, только княжной… Он понимал, но не мог не смотреть на нее даже тогда, когда все привыкли к ее присутствию. И, надо сказать, он был не одинок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
