стоит возле матери. Она наклоняется, чтобы о чем-то спросить его. Он мотает головой и резко уходит. На пассажирском трапе челнока наши взгляды встречаются; Пакс опускает глаза и отворачивается.
Усевшись на свое место в каюте для персонала, я просматриваю неистовую тираду, которую написала Филиппу, пока курила на балконе. Он еще не ответил. Странно, обычно он отвечает гораздо быстрее. Может, я напугала его своими разглагольствованиями? Чертова дура! Его, наверное, уже тошнит от этих глупостей. Я хочу отправить сообщение с извинениями, но это будет выглядеть еще ужаснее. Заглядываю через проход в пассажирский салон для высших цветов. Софокл сидит на коленях у Кавакса. Пакс занял место напротив.
Куда я пойду, когда меня выгонят? Что я буду делать? Отошлет ли Кавакс меня обратно на Марс, придется ли забрать Лиама из школы, которую он успел полюбить, увезти от друзей, к которым он привязался? Мысль о его разочаровании сокрушает меня. Надо было просто держать язык за зубами!
Я смотрю в иллюминатор, когда наш корабль поднимается, сигналит огнями, салютуя хорошо охраняемому каравану правительницы, и уходит в сторону, чтобы проскользнуть через небоскребы Гипериона к озеру Силена.
Здания ярко освещены и стоят плотнее, чем деревья в джунглях вокруг лагеря 121. Влага стекает по иллюминатору, искажая свет, и из-за этого кажется, будто ночь кровоточит зеленым и синим. Огни нашего эскорта ритмично мигают справа от корабля. А за ними, на фоне небоскребов, мигает странный красный огонек.
Вспыхивает. Гаснет. Вспыхивает. Я щурюсь, а потом обнаруживаю, что огонек находится вовсе не за пределами челнока. Это отражение. Я опускаю взгляд на свой форменный пиджак. Сквозь ткань прорывается пульсирующий красный свет.
– Что это? – спрашивает одна из служанок и тянется через проход, чтобы лучше рассмотреть меня. – Лирия…
Я вытаскиваю медальон Филиппа из-за пазухи. Серебряное лицо Вакха смотрит на меня. Он смеется, его нежные губы растянуты. Лицо расплывается в ухмылке. Глаза мигают красным.
Затем лицо Вакха начинает содрогаться, будто внутри находится какое-то животное. Вздрогнув, я роняю медальон, и серебро раскалывается надвое по тоненькому шву. Из шва, из потайного отсека, в нескольких дюймах от моего лица вырывается тусклый металлический диск размером с три ногтя большого пальца. Он шипит, потом мчится прочь от меня по проходу, словно пуля. Диск добирается до переднего отсека, прежде чем я успеваю осознать, что происходит. Никто ничего не заметил, кроме той служанки.
– Бомба! – кричит она.
Воцаряется хаос. Слуги пригибаются, проливая напитки. Бетулия поднимается со своего места. Львиная стража бросается защищать важных пассажиров. Я пытаюсь встать, но мои ноги сделались ватными. Они не держат меня. Они подгибаются, и я падаю в проход головой в сторону носа корабля. Другие слуги оседают рядом, и вскоре на полу образуется груда тел.
– Газ, – с клокотанием произносит кто-то рядом со мной.
Мой голос не слушается меня. Стражники, бегущие к пассажирскому отсеку, начинают падать. Вспыхивают предупредительные сигналы. Из отсеков над сиденьями вываливаются респираторы. Но все уже успели надышаться газом. Люди валятся в проход, обмякают в креслах.
Я ничего не чувствую. Кавакс яростно замахивается на диск, в неистовстве круша стены, чтобы уничтожить его. Но его движения замедляются, становятся вялыми, и он последним опускается на пол. Потом из диска раздается пронзительный звук, и что-то пульсирует, словно всасываемый воздух. Свет гаснет. Фильтровальные установки молчат. Двигатели больше не вибрируют. Дрон падает на пол.
И мы рушимся с неба.
Мимо иллюминатора проносятся здания и огни, экраны с движущейся рекламой и воздушные проспекты с флаерами. Наше мертвое судно уходит в штопор. Обмякшие тела летают по салону и падают. Я врезаюсь в боковую стенку, носом к иллюминатору, и вижу, как мы проходим через слой смога. Челнок снова кренится, и меня отбрасывает обратно в проход. Очки, датапады и корзинки с подарками носятся вокруг. Потом челнок резко останавливается, и гравитация меняется на противоположную. Обломки, предметы и люди плывут по кораблю. За иллюминаторами – какие-то недостроенные здания без фасадов.
Мое тело парит рядом с треснувшим датападом и корзинкой с подарком. Потом гравитация возвращается. Все грохается обратно. Корабль снова дергается вниз и врезается в землю. Через треснувший иллюминатор я вижу, как втяжная дверь закрывается над кораблем, отрезая нас от света города.
Мы лежим в кладбищенской тишине.
Потом снаружи, со стороны пассажирской двери для персонала, раздается металлический звук. Что-то жужжит, и по кораблю проносится пробирающая до костей вибрация. На двери начинает светиться капля.
36. Ужин с драконами
Гости
Когда мы являемся к ужину, все семейство Раа сидит вокруг низкого стола в теплой каменной комнате; через стеклянную стену открывается вид на равнины и склон горы, оставленный в первозданном виде. Вырабатывающий кислород плющ вьется по стенам и куполу потолка; белые шарики цветов тускло светятся. В комнате больше дюжины Раа. Сдержанные и аскетичные даже у себя дома, в грубой домотканой одежде землистых тонов, они неподвижно сидят на тонких подушках за круглым каменным столом, над центром которого парит шар, светящийся синим. Это единственный искусственный источник света. Стол – единственная мебель в комнате, а плющ – единственное ее украшение.
Мы с Кассием присоединяемся к хозяевам дома. На нас темные ионийские кимоно и матерчатые шлепанцы. В моей комнате не было зеркала, чтобы посмотреть, не слишком ли болтается на мне одежда. Золотые на Ио считают, что зеркала приводят к тщеславию и одержимости собой. Владеть ими – преступление даже для низших цветов. «Конечно, они не желают видеть зеркала, – сказала бы Айя. – У меня есть собаки красивее, чем эти пожиратели пыли с окраины».
Честно говоря, по меркам Луны Раа некрасивы. У них слишком длинная челюсть, как будто кто-то взялся лепить эти лица из глины и сжал их в тисках. У всех, кроме Дидоны, кожа невероятно бледная, глаза чуть больше, чем хотелось бы, а волосы – темнее. На Луне они показались бы суровыми, холодными существами без должной утонченности. Но слова Серафины похожи на правду. В отсутствии куртуазного поведения и манерности есть своя грубая чистота. Бабушка презирала большинство придворных щеголей, но, хотя я знаю, что она не любила золотых окраины, она уважала их упрямую приверженность старым обычаям. Именно поэтому она приказала моему крестному уничтожить Рею: самое твердое железо невозможно согнуть – можно лишь сломать.
Спокойствие в движениях Раа и достоинство в их разговорах производят на меня куда большее впечатление, чем доработанные ваятелями лица и напыщенный обмен репликами в высших кругах Луны. Эта семья не препарирует работу нового художника и
