а потом будет помалкивать десять часов, коли у тебя хватит на столько терпения». Конечно же, часто вспоминает он Эрдей, незабвенный волшебный сад, вспоминает эрдейских женщин, которым посвящает такие медовые строки: «...одна-единственная эрдейская женщина разве не стоит больше, чем десять венгерок? Роза — прекраснее, чем чертополох, солнце — ярче луны. Вот случится в Венгрии солнечное затмение, — отвезите туда хоть одну женщину из Эрдея, и красота ее даст достаточно света. Это не комплимент, но чистая правда. Коли Господь сотворил эрдейских женщин более красивыми, чем всех других, то тут уж ничего не поделаешь». Да, он влюблен в эрдейскую девушку, которую зовут Жужи Кёсеги, она живет среди изгнанников, — но замуж выходит не за него, а за господина Берчени. Об этом он также информирует нас: «...где эти музыканты, пускай уже затягивают говяжью песню, пускай играют невестин танец! В общем, вы догадались, кузина, что у нас тут нынче свадьба-женитьба <...> Сегодня господин Берчени сочетался браком с Жужи, в присутствии двух или трех свидетелей, да и то тайно. Можете сами судить, милая, какая это радость для Жужи: она-то точно заслуживает титул графини <...> Но знаю я кое-кого, да и вы его знаете, кому жениться куда нужнее, чем господину Берчени, но — поп habet pecuniam».
Растроганные, мы проникаемся глубокой симпатией к этому благородному, естественному, достойному любви человеку. Мы восхищаемся чувством меры, тактичностью, с которыми Микеш умеет рассказывать о своих страданиях. Страдать с такой сдержанностью — это поистине виртуозно. Именно потому виртуозна и его проза. Ведь секрет хорошей прозы — не что иное как скромность, нетребовательность, как смирение, которое следит за дозировкой и не замахивается на многое, чтобы ухватить побольше. Лабрюйер[592] утверждает, что проза дает возможность выразить что-либо лишь одним-единственным способом, тогда как стихи — способами многими и разными. Справедлива мысль, что у прозы есть свой жесткий, неизменный закон. Этому Микеш, по всей очевидности, научился у французов. Он жил в Париже пять лет. Но если в тамошней эпистолярной литературе Луи Гез де Бальзак[593] и Вуатюр[594] собирали в изысканные букеты бумажные цветы салонной жеманной болтовни, то Микеш увековечил живую речь господского сословия Харомсека[595], тот язык, который он в своем почти полувековом изгнании хранил невероятно бережно и сохранил в абсолютной неприкосновенности. У него все — осязаемо, реально. Он никогда не поставит лишнего эпитета. Он умеет живописать, почти не пользуясь красками. Дружбу он не укрепляет и не завязывает, но «склеивает». Он сам заявляет, что пишет на секейском языке. Он перевел, или «перевоплотил на венгерский», семнадцать томов всякой разности. Ридль[596] называет его величайшим прозаиком эпохи, Недеши[597] — первым венгерским очеркистом. Он — европейский венгр. Подобно тому как первый поэт наш, Балинт Балашши[598], побратался с европейской культурой, так же един был с нею Микеш, наш первый прозаик, который ввел в литературу язык живого общения. Оба эти писателя встретились и с морем, один — на севере, второй — на юге. Микеш с его необъятной перспективой и глубокой человечностью близок нам и сегодня. Может быть, не случайно и то, что он дал имя тому духовному приюту, в котором многие годы обреталась и воспитывалась наша новая литература: ведь он впервые написал и сделал венгерским слово «кафе».
Перевод Ю.П. Гусева
ГАБОР ТЮШКЕШ
КЕЛЕМЕН МИКЕШ И «ТУРЕЦКИЕ ПИСЬМА»
«Турецкие письма» Келемена Микеша — классическое произведение венгерской прозы периода Раннего Просвещения, оно представляет собой органическую часть европейской литературы прошлого. Автор этого произведения — один из первых с художественной точки зрения выдающихся и оригинальных венгерских представителей моралистической традиции своей эпохи; многими тематическими и идейными нитями, методологическими особенностями, жанровыми и стилевыми моментами «Письма» связаны с творчеством великих европейских, прежде всего французских, моралистов. Произведение это представляет собой поворотную веху в венгерской литературе. С одной стороны, оно открывает новую главу в истории изображения человека и его душевной жизни: Микеша интересуют не великие идеи эпохи, а сам человек с его чувствами, поисками, недостатками и достоинствами. С другой стороны, оно означает фундаментальное изменение в формировании писательского самоосмысления и понимания своей роли; Микеш в гораздо большей степени, чем все прежние писатели, придает литературе общественное значение, последовательно вовлекая читателя в диалог. Отражая состояние человека, утратившего дом и родину, он создал литературный образец, до нынешнего дня живой и побуждающий к сочувствию.
«Турецкие письма» носят подчеркнуто автобиографический характер, а вместе с тем это важный исторический документ об эмиграции трансильванского князя Ференца II Ракоци и его приверженцев, а также о событиях европейской истории и политической жизни той эпохи. Работая над «Письмами», Микеш опирался на венгерскую и трансильванскую традицию эпистолярной и мемуарной литературы, творчески осваивая и развивая галантный стиль французской эпистолярной культуры, в то же время находя индивидуальные формы для выражения своих мыслей, сомнений, своей внутренней борьбы. Он описывает переживания, испытываемые им в изгнании, в своей личной жизни, людей, которые ему встречались, размышляет о своем творчестве, откликается на то, что происходит в мире, в политической жизни, в той экзотической среде, где он, волей судьбы, должен жить. Все эти темы тесно переплетаются с риторикой литературных писем, которым сообщается видимость реальных посланий, с непринужденной болтовней и со склонностью к афористическому способу выражения. С точки зрения изображения жизни в изгнании и состояния внутренней эмиграции «Турецкие письма» могут быть поставлены рядом, например, с перепиской Шарля де Сент-Эвремона, Теза де Бальзака, Роже Бюсси-Рабютена и Елизаветы Шарлотты Пфальцской (Элизабет Шарлотт фон дер Пфальц).
Биографический и исторический контекст. История создания
Келемен Микеш родился в августе 1690 г. в среднепоместной дворянской реформатской семье, в родовом имении Загон (на юге Трансильвании). Ему был всего год, когда он лишился отца: Пал Микеш был замучен солдатами австрийской императорской армии в тюрьме города Фогораш (совр. Фэгэрэш в Румынии). Детство, большую его часть, он провел в усадьбах родни, рассеянной по комитату Харомсек. В 10-летнем возрасте, вместе с матерью, Евой Тормой, которая снова вышла замуж, он перешел в католицизм (отчим, Ференц Боер Кёвешдский, был католиком). В 1700 г. Микеш учился в Коложваре (совр. Клуж-Напока в Румынии, по-немецки Клаузенбург), в школе при иезуитском коллегиуме, где получил основательное классическое образование и познания в риторике. Научился писать письма по-венгерски и на латыни, усвоил нормы куртуазного поведения и, скорее всего, здесь начал учиться французскому языку. Ему было 17 лет, когда князь
