которые соседствуют друг с другом, иногда пронизывают друг друга, то контрастируя, то образуя прихотливые сочетания. Это — произведение смешанного жанра, обладающее признаками как эпистолярного романа, так и историко-бытового повествования. К тому же оно включает в себя различные, компилятивно нанизанные на стержень фиктивной переписки истории, новеллистические сюжеты и другой вторичный повествовательный материал. Эпистолярная форма и фиктивный диалог дают автору широкие возможности для самовыражения, а также для создания образа «адресата». В форме фиктивного письма Микеш в сущности таится за двумя масками: своей и маской фиктивного адресата, так что по-настоящему он предстает перед нами в диалоге между этими персонажами. Такая форма дает в равной степени возможности и для того, чтобы раскрыться, и чтобы спрятаться, и для выявления авторской идентичности, и для создания видимости ее раскрытия. Форма эта предоставляет возможности и для психологической, этической рефлексии, позволяет часто менять тон наррации и тему, придерживаясь рыхло-ассоциативной, эссеистской манеры. В результате, после тщательной стилистической обработки, в письмах — несмотря на интенсивный отбор и зависимость от различных жанровых образцов — вырисовывается осознанно субъективная история жизни. Пользуясь языковыми, риторическими средствами создания правдоподобия и прибегая к различным культурным стереотипам, Микеш создает кажущуюся реальной, но в значительной степени все же фиктивную действительность.
Этому способствует изощренная стратегия пропусков и умолчаний, перемешивание, в различной пропорции, событий, новостей, историй, заимствованных из тех или иных книг, различная степень подробности их изложения и порой повторение. Микеш часто характеризует душевное состояние автора, его настроение на данный момент, размышляет о самом процессе письма, последовательно вовлекает адресата в ситуацию фиктивного диалога, создавая тем самым атмосферу непринужденности и находя все новые способы более полного раскрытия собственного образа. Все это тесно связано с широким литературным, идейным контекстом и с традициями отображения коллективной памяти. Ни моральная рефлексия, ни повествовательный материал, вводимый в письма, не образуют целостной системы; бывает, что, начав излагать какую-то мысль, автор продолжает или усиливает ее в каком-нибудь из последующих писем. Встроенные в письма фиктивные повествовательные элементы чаще всего не исчерпываются собственным значением: они предваряют события или, задним числом, толкуют, объясняют их, часто выполняя функцию непрямого предостережения или моральной притчи.
В большинстве случаев Микеш опирался на действительно имевшие место наблюдения, переживания и впечатления, ставя реальные факты, события и фигуры выше каких бы ни было предвзятых суждений. Особенно выразительны его описания окрестностей, природных ландшафтов. Не всегда он был очевидцем или участником описываемых событий; но если он описывает каких-то людей, то это люди, которых он, как правило, знал лично. Рассказывая о каких-то событиях и рисуя портреты, он, проявляя большую психологическую интуицию, драматическое чутье, возводит их в ранг художественного повествования.
В коллекции встречаются письма различного типа. Если вначале преобладают, наиболее приближаясь к реальным письмам, письма-репортажи, письма-отчеты, в которых Микеш излагает полученные им в той или иной ситуации впечатления, то со временем начинает преобладать другой тип: это довольно пространные тексты, насыщенные размышлениями, элементами прочитанного, сведениями по истории, экономике и другим областям, новеллистическими вставками. Одновременно непринужденный, подчас фамильярный тон (в первой полусотне своих посланий Микеш самыми различными способами стремится создать видимость реальной переписки) уступает место сознательному редактированию. Со временем степень интенсивности письмотворчества снижается, зато постепенно увеличивается объем литературных вставок, восполняющих нехватку собственных впечатлений, и растет значение сюжетов, почерпнутых из прочитанного. В последней четверти коллекции (это около 20 следующих друг за другом писем) Микеш увлекается описанием турецких обычаев и порядков; при этом он опирается почти исключительно на западноевропейские работы, переводя их на венгерский язык. Серия фиктивных писем оборвалась благодаря тому, что на рубеже 1758—1759 гг. Микеш получил от австрийского посла в Константинополе разрешение переписываться со своей трансильванской родней. Однако приобретенные писательские навыки присутствуют и в поздних посланиях: фиктивные и реальные письма у него — это, в сущности, варианты одного и того же жанра.
Источники
Знание турецкого языка у Микеша сводилось к нескольким словам, так что более или менее глубокие сведения, относящиеся к экзотической среде, в которой он жил, он черпал — кроме собственных наблюдений — главным образом из французских источников. В основном из литературы он брал и обнаруживаемые в письмах более или менее короткие истории (так называемые historiettes), которых насчитывается в целом около 70. Среди них можно найти античные, библейские, средневековые и относящиеся к раннему Новому времени притчи, Эзоповы басни, исторические сказания, новеллистические истории, еврейские агады, христианские, мусульманские и персидские легенды, анекдоты, шутки, курьезные случаи. Истории эти и сопровождающие их комментарии можно считать отражением в миниатюре представлений Микеша о человеке и мире. Часть из них — более или менее подробно изложенные темы и мотивы, получившие широкое хождение в культуре. К таковым относятся, например: перстень Поликрата (письмо 43), семеро мудрецов (письмо 43), лиса и зеленый виноград (письмо 51), прекрасная Иринея (письмо 63), Стратоника (письмо 72), вейнсбергские жены (письмо 108), святой отшельник, ходивший по воде (письмо 206), Анна Болейн (письмо 86), Инкль и Ярико, имена которых Микеш не упоминает (письмо 199), Ибрагим (письмо 97). Некоторые истории Микеш рассказывает дважды или неоднократно упоминает их. Бывает, что Микеш излагает историю не совсем так, как она фигурирует в источнике; причина этого обычно — иной контекст или желание подвести письмо к какому-либо определенному финальному выводу.
Использование заимствованных историй было излюбленным приемом во французской эпистолярной литературе и моралистических журналах той эпохи. Часть трактатов по риторике, появившихся в XVII в., особо занимается типами и характером изложения историй, приводимых в письмах, и существуют такие коллекции писем, которые уже в заголовке обращают внимание читателя на связанные с письмами рассказы.
Непосредственный источник большинства историй, фигурирующих в «Турецких письмах», можно установить точно или с большой степенью уверенности. Сюда относятся, например, сборники новелл Маттео Банделло, Пьера Боэстюо, Франсуа де Бельфора, Жана де Лафонтена, мадам де Гомес, энциклопедии Бейля и Морери, эпистолярные романы Роже де Бюсси-Рабютена, исторические труды Андре-Эркюля де Флёри, Джованни Сагредо, Луи Мэмбура, Поля Рико, Пьера Обрио и др. Из самого значительного моралистического журнала эпохи, «Ле Спектатер», переведенного с английского на французский, Микеш почерпнул в общей сложности почти десяток историй. Эта ситуация одновременно служит объяснением тому факту, что большинство историй имеет французское происхождение. Сопоставление этих историй с источниками дает возможность определить особенности обработки Микешем заимствуемого материала и пронаблюдать вытекающие отсюда изменения первоначального значения. Более ранние варианты другой части историй обнаруживаются во многих произведениях, поэтому непосредственный источник с полной уверенностью здесь не может быть определен.
Первичные источники части историй, использованных Микешем, — античные авторы: Геродот,
