Но вот прозаик В. В. Билибин составил о белых ночах такой экспромт:
Говорят, иностранцы нарочно приезжают в Петербург, чтобы любоваться белыми ночами.
Белые ночи – одна из достопримечательностей Северной Пальмиры (извините за выражение). В Париж ездят смотреть канкан, в Венецию – гондольеров, в Мадрид – бой быков, в Рим – папу и развалины, в Нью-Йорк – страховые общества, занимающиеся тонтинным страхованием, в Лондон – туманы, а в Петербург – белые ночи.
Какой-нибудь англичанин, мистер Плумпуддинг или мистер Пиквик, приедет в Петербург, займет номер в гостинице и ляжет спать, наказав разбудить, «когда начнется белая ночь». Его разбудят в половине второго, он посмотрит в окно на белесоватое небо, равнодушно скажет «а-о», выпьет виски из собственной походной фляжки, заснет – и на другой день уедет в Египет смотреть пирамиды и крокодилов (если только все крокодилы уже не выловлены из Нила для зоологических садов Европы).
Любите вы белые ночи?
Мнения петербуржцев насчет белых ночей расходятся. Одни от белых ночей в восторге, другие их ненавидят.
Говорят, белая ночь поэтична: заря с зарей целуется. Но что же хорошего, если заря с зарей целуется? Точно поцелуй двух женщин – или холодный, или коварный.
Белая ночь – усталая ночь. «Белая ночь – анемия природы», как выразился один мой знакомый врач, специалист по части женских болезней.
Белая ночь – циничная ночь. В белую ночь во всей наготе видим безобразия, обыкновенно скрытые покровом мрака. Вот шатаются пьяные фигуры мужчин и женщин. Вот оборванец крадется по стенке. Вот лежит у забора не то мертвецки-пьяное, не то не на шутку мертвое тело. Пьянство, разврат, преступление, разгул, нищета – все наружу... Белая ночь становится все прозрачнее и светлее, заря начинает целоваться с зарею холодным и лицемерным поцелуем.
Ужасны белые ночи для тяжко-больных, физически или душевно.
Белая ночь беспощадно глядит в глаза и не дает заснуть измученному телу и усталой душе.
Белая ночь, бессонная белая ночь будит тяжелые воспоминания, угрызения совести, сомнения, тревоги, заботы, страдания.
Несчастный ворочается на постели с боку на бок, напрасно призывая благодетельный сон.
Белая ночь страшнее привидения...
У белой ночи есть свои приведения, те приведения, которые видит усталая, больная, слабая душа. Приведения белой ночи не дают сомкнуть глаз. Они действуют не страхом, а душевным измором, истощают мозг, кипятят кровь, сушат нервы.
И когда измученный человек забывается, наконец, чутким, тревожным сном, тогда заря с зарею целуется – все тем же холодным, злым поцелуем.
Хороши белые ночи для влюбленных.
Будем же точны.
Есть влюбленные – влюбленные.
Для одних влюбленных – все ночи хороши. Другие влюбленные предпочитают белые ночи.
Это те влюбленные, которые читают еще только первые страницы первого тома того сочинения, которое называется «Любовь», и не торопятся заглянуть вперед, чтобы узнать, чем все кончится.
Этим влюбленным надо смотреть в глаза друг другу, долго смотреть, молча смотреть...
Чу! Поцелуй!
Это заря с зарей целуется?
Нет, тут другой поцелуй, которому завидует заря с зарей.
Но – то воробьи всполошились и залепетали, точно передавая друг другу самую интересную новость.
Этакие сплетники – эти воробьи!
Что еще сказать о белых ночах?
Поэты во время белых ночей усиленно пишут стихи, выгадывая на керосине. И не думайте, что они пишут в белые ночи непременно белые стихи: нет, стихи у них выходят и зеленые, и пестрые, и пегие, и даже серые в яблоках. Уж это кому какой Пегас попадется. Нынче, заметно, Пегасы все больше какие-то гнедые пошли. Иной поэт выезжает даже не на одном Пегасе, а на целой паре гнедых.
Купцы, находясь в подпитии, едут белой ночью непременно на тоню. Иному удается выловить тоней, на счастье, чиновника XIV класса, хотя уговор был только насчет стерляди и осетра.
Белые девы (блондинки), сидя белой ночью в белой кофточке под белой шторой окна, уныло глядят на двор и гладят белой рукой белую кошку.
Бывшие члены общества трезвости допиваются белой ночью до белой горячки.
Молодые жены старых мужей, страдая бессонницей, успешно ловят блох, а старые мужья в это время отрезают купоны от конверсированных и не конверсированных процентных бумаг.
К развитию образа «Петербурга Достоевского» в значительной степени причастен и В. В. Крестовский, автор первого русского криминального романа «Петербургские трущобы». В его романе Петербург представал городом униженных, отчаявшихся и готовых на все.
Продолжением Разъезжей улицы служит Чернышев переулок. Поэтому и та и другой – не что иное, как одна и та же артерия, соединяющая два такие пункта, как Толкучка, с одной стороны, и с другой – Глазов кабак, находящийся на Лиговке, по Разъезжей же улице, в тех первобытных странах, известных под именем Ямской, где обитает преимущественно староверческая, раскольничья и скопческая часть петербургского населения. Туда же тянется и татарская.
Странное, в самом деле, явление представляют осадки петербургской оседлости. В Мещанских, на Вознесенском и в Гороховой сгруппировался преимущественно ремесленный, цеховой слой, с сильно преобладающим немецким элементом. Близ Обухова моста и в местах у церкви Вознесенья, особенно на Канаве, и в Подьяческих лепится население еврейское, – тут вы на каждом почти шагу встречаете пронырливо-озабоченные физиономии и длиннополые пальто с камлотовыми шинелями детей Израиля. Васильевский остров – это своего рода status in statu – отличается совсем особенной, пустынно-чистоплотной внешностью с негоциантски-коммерческим и как бы английским характером. Окраины городского центра, как, например, Английская, Дворцовая и Гагаринская набережные, и с другой стороны Сергиевская и параллельно с нею идущие широкие улицы представляют царство различных палаццо, в которых засел остаток аристократический и вечно лепящийся к нему, как паразитное растение, элемент quasi-аристократический или откупной. Впрочем, та часть этого последнего разряда, которая резюмируется Сергиевской улицей, кроме аристократического, имеет еще характер отчасти военный, и именно учено-военный, с артиллерийским оттенком. Но все то, что носит на себе характер почвенный, великороссийский, – все это осело в юго-восточной окраине города, все это как-то невольно тянет к Москве и даже, по преимуществу, сгруппировалось в части, которая и название-то носит Московской.
Загородный проспект и особенно Разъезжая улица с Чернышевым переулком являются самыми живыми, самыми сильными и деятельными артериями этой последней части.
Мы уже сказали, что Разъезжая с Чернышевым соединяют два такие пункта, как Толкучка и Глазов кабак. Поэтому они вечно кишат снующим взад и вперед народом. Но это не народ Невского проспекта, – «чистой публики» вы здесь не встретите. Изящный экипаж, и модный джентльмен, и изящно одетая дама составляют здесь редкое исключение (мы не говорим о Загородном проспекте). Публика Чернышева и Разъезжей в общей массе своей носит сероватый характер, с примесью громкого, крепкого говора и запаха пирогов, продающихся на лотках под тряпицею. Тут все народ, заботящийся о черствых повседневных нуждах, о работишке да куске насущного хлеба.
На всем пространстве этих двух улиц, от Толкучки до Глазова, вы встретите отчасти странные личности, то в чуйках, то в холуйских пальтишках, то отставных солдат с ворохом разного старого платья, перекинутого на руку. Эти странные личности, с пытливым, бойким и нагло-беспокойным, как бы вечно ищущим, взглядом, называются «маклаками» или «барышниками-перекупщиками». Место действия их не один Чернышев и Разъезжая, – Щербаков переулок, двор мещанской гильдии, Садовая, лестницы средней и низшей руки трактиров и площадки театров во время спектаклей служат им постоянно ареною деятельности. На театральных площадках, где несколько маклаков стараются перебить друг другу товар, дело иногда доходит до такой запальчивости, что они, подхватывая выносимую им добычу, вырывают ее друг у друга из рук, ломают часы и театральные трубки и рвут платки пополам. Дело зачастую доходит до драки, а в накладе остается все-таки мазурик, у которого вырвали и перепортили добытую им вещь. Маклаки постоянно находятся в тесных и непосредственных сношениях с тем теплым людом, к которому принадлежал Юзич, и эксплуатируют этот люд самым бесчеловечным образом. У тех и у других очень много общего, и, между прочим, этот взгляд, по которому вы очень легко можете признать маклака и мазурика. Таковой характер взгляда вырабатывается жизнью и промыслом, которые ежечасно подвержены стольким превратностям всяческих случайностей.
Пожар, 1862 год
Николай Лейкин
В 1862 году город едва не сгорел дотла. О том, как все происходило, оставил воспоминания купец Н. А. Лейкин.
