Если бы я хоть капельку поучился, если бы я хоть на капельку знал более, чем знал в действительности, то для меня было бы ясно, что я не могу и не имею права взяться за предложенное мне дело, что пойти в профессора было с моей стороны и глупо, и недобросовестно... Я был дилетант и ничего не знал... Я был молод и самонадеян, самонадеянность мою поощряли, и я пошел в консерваторию. <...>
Взявшись руководить консерваторскими учениками, пришлось притворяться, что все мол, что следует, знаешь, что понимаешь толк в их задачах. Приходилось отделываться общими замечаниями, в чем помогал личный вкус, способность к форме, понимание оркестрового колорита и некоторая опытность в общей композиторской практике, а самому хватать на лету сведения от учеников. <...>
Из времен моего дирижерства в оркестровом классе у меня сохранилось одно недурное воспоминание – устройство музыкального вечера (кажется, в 1873 г.) в память умерших русских композиторов, в день смерти Глинки, 2 февраля. Затеянный по инициативе А. И. Рубца, который приготовил хор учеников консерватории, вечер этот прошел под моим управлением. В первый раз ученический оркестр играл недурно при публике. Мы исполняли между прочим «Ночь в Мадриде», «Рассказ Головы», интродукцию из «Жизни за царя», «Гопак» Серова, «Девицы-красавицы», дуэт Даргомыжского с женским хором... Впечатление было самое благоприятное. С тех пор на несколько лет установился обычай: ежегодно 2 февраля устраивать подобные публичные вечера. <...>
Среди учеников Римского-Корсакова около 200 композиторов и дирижеров, в том числе А. К. Глазунов, М. Ф. Гнесин, А. К. Лядов, С. С. Прокофьев, И. Ф. Стравинский, О. Респиги.
Следует упомянуть, что Н. А. Римский-Корсаков входил в объединение русских композиторов, известное как «Могучая кучка» (выражение критика В. В. Стасова), иначе «Балакиревскийкружок». В это объединение входили М. А. Балакирев, А. П. Бородин, Ц. А. Кюи, М. П. Мусоргский и Н. А. Римский-Корсаков; как писал тот же Стасов, «товарищество Балакирева победило и публику, и музыкантов. Оно посеяло новое благодатное зерно, давшее вскоре роскошную и плодовитейшую жатву».
Самый известный выпускник консерватории советского периода – Д. Д. Шостакович, который в мае 1926 года дебютировал своей Первой симфонией (концерт состоялся в филармонии). Последняя также является старейшим в России музыкальным учреждением в своей категории: ее история начинается с 1802 года, когда было основано Петербургское филармоническое общество. Большой зал филармонии на Михайловской улице с середины XIX столетия стал центром музыкальной жизни Петербурга: здесь выступали Ф. Лист и Г. Берлиоз, здесь впервые звучали многие произведения русских композиторов. Здание Большого зала построено в 1839 году.
Из «музыкальных мест» Петербурга необходимо отметить и сказать несколько слов о Капелле, с 1810 года располагающейся в здании на набережной реки Мойки (в конце 1860-х годов перестроено Л. Н. Бенуа). Первоначально труппу Капеллы составлял хор «государевых певчих». После революции 1917 года в мужской хор Капеллы были включены женские голоса, а в 1944 году часть эвакуированных выпускников Капеллы перебралась в Москву, в Московское хоровое училище.
Благодаря соседству с певческой Капеллой получил свое название Певческий мост через Мойку.
Цирк Чинизелли, 1875 год
Павел Соколов, Александр Никитенко, журнал «Всемирная иллюстрация», Евгений Расторгуев, Сергей Светлов
История петербургского цирка восходит к 1822 году, когда в «Ведомостях» появилось следующее сообщение: «В понедельник 22 и во вторник 23 мая Рудольф Меке с компанией будет иметь честь представлять во вновь устроенном на Крестовском острову для гимнастических упражнений здании Иосифа Габита разные штуки верховой езды, скачки, танцы по веревкам и прекрасный фейерверк. Начало будет в половине 7-го часа». После этого в городе гастролировала «труппа танцовщиков на канате», выступал «цирк Турниера», на Фонтанке открылся Олимпийский цирк; особой популярностью у публики пользовался «балаган» Христиана Лемана (даже в конце столетия цирковых артистов в народе называли «лейманами»). Как писала газета «Северная пчела»: «...балаганы наши отличаются числом, просторностью, наружным и внутренним изяществом, которое возвышается с каждым годом. Числом их восемь. Первое место принадлежит Леману... У нас идея о масленице неразрывно соединена с идеею о Лемане. Спросить у кого-нибудь “скоро ли будет масленица?” значит то же, что сказать: “Скоро ли Леман начнет представления?”». При этом «балаган» Лемана сочетал в себе цирк, пантомиму и театр (так называемые арлекинады).
Известный художник П. П. Соколов был завсегдатаем представлений Лемана.
Центром целой массы построек и балаганов был пантомимный театр Лемана... Этот развеселый театр был битком набит и отборным обществом, и народом – хохот в нем стоял неумолкаемый. Игралась постоянно итальянская комедия, и Леман играл Пьеро так, как после него никто не играл. Этот Леман был преоригинальная личность и при этом природный комик; по мне, он ужасно походил на Живокини, которого я поздней видел в Москве. Надо быть человеком чрезвычайно тонкого ума, чтобы уметь так рельефно изобразить совершенного дурака и выставить так сильно весь комизм его непроходимой глупости. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что этот Леман – человек, получивший очень большое образование и весьма начитанный.
Кроме «балаганов», Х. Леман открыл в Петербурге и зверинец, где публике демонстрировали экзотических животных: «Особенно поражал публику... редкий зверь Вальрос (морж. – Ред.), обитатель Северного Ледовитого океана. Он был необычайно громадной величины, имел большие здоровые зубы, кожа на нем была неимоверной толщины. Публика битком наполняла зверинец, когда это чудовище показывалось».
В феврале 1836 года в «балагане» на Адмиралтейской площади произошел сильнейший пожар. О том, как все происходило, вспоминал А. В. Никитенко.
Вчера в Петербурге случилось ужасное происшествие. В числе масленичных балаганов уже несколько лет первое место занимает балаган Лемана, знаменитого фокусника, от которого публика всегда была в восторге. В воскресенье, то есть вчера, он дал свое первое представление. Балаган загорелся. Народ, сидевший в задних рядах, ринулся спасаться к дверям: их было всего двое. Те, которые сидели ближе к выходу, то есть в креслах или тотчас за ними, действительно спаслись. Но скоро толпа, нахлынувшая к двери, налегла на них так, что не было возможности их открывать. Огонь между тем с быстротою молнии охватил все здание и в несколько мгновений превратил его в пылающий костер, где горели живые люди. Никакой помощи не успели подать. Через четверть часа все превратилось в уголья и в пепел; крики умолкли, и среди дымящихся развалин открылись кучи обгорелых трупов.
Это было в половине пятого пополудни. Государь сделал все, что мог, для спасения несчастных, но было уже слишком поздно. Согласно «Северной пчеле», погибло 126 человек; по частным, неофициальным слухам – вдвое больше. Да сверх того, многие видели еще огромный ящик, наполненный костями, собранными в местах, где всего сильнее свирепствовал пожар. Ради теплоты Леман обил большую часть балагана смоляною клеенкой, и, сверх того, все доски тоже были обмазаны смолой: немудрено, что пламя так быстро распространилось.
Пожар, говорят, произошел от лампы, которая была поставлена слишком близко к стене и зажгла клеенку. Я сегодня проезжал мимо и не видел уже ничего, кроме черного пятна, на котором еще продолжают сгребать золу. В золе этой люди: они в четверть часа превратились в золу.
Оказывается, что сотни людей могут сгореть от излишних попечений о них полиции. Это покажется странным, но оно действительно так. Вот одно обстоятельство из пожара в балагане Лемана, которое теперь только сделалось известным. Когда начался пожар и из балагана раздались первые вопли, народ, толпившийся на площади по случаю праздничных дней, бросился к балагану, чтобы разбирать его и освобождать людей. Вдруг является полиция, разгоняет народ и запрещает что бы то ни было предпринимать до прибытия пожарных: ибо последним принадлежит официальное право тушить пожары. Народ наш, привыкший к беспрекословному повиновению, отхлынул от балагана, стал в почтительном расстоянии и сделался спокойным зрителем страшного зрелища. Пожарная же команда поспела как раз вовремя к тому только, чтобы вытаскивать крючками из огня обгорелые трупы. Было, однако ж, небольшое исключение: несколько смельчаков не послушались полиции, кинулись к балагану, разнесли несколько досок и спасли трех или четырех людей. Но их быстро оттеснили. Зато «Северная пчела», извещая публику о пожаре, объявила, что люди горели в удивительном порядке и что при этом все надлежащие меры были соблюдены. Государь, говорят, сердился, что дали стольким погибнуть, но это никого не вернуло к жизни.
