— А, Ник, дружище Ник! — воскликнул юдаллер. — Вот и ты! Здравый и невредимый, точь-в-точь как твой тезка святой Николай, вырубленный топором из деревянной колоды для голландского рыболовного судна. Как живешь, Ник? Или тебе больше по нраву прозвище Паколет? А это вот мои дочери, Николас; видишь, какие красотки, не хуже, пожалуй, тебя самого.
Ник осклабился и сделал в виде приветствия неуклюжий поклон, но его широкая изуродованная фигура продолжала по-прежнему прочно стоять в дверях.
— Ну, дочки, — сказал Магнус, у которого были, по-видимому, свои причины любезно разговаривать с Ником, что, по его мнению, было лучшим способом задобрить этого цербера, — это вот и есть Ник Стрампфер. Хозяйка прозвала его Паколетом, ибо он, видите ли, такой же легконогий карлик, как и тот, что не хуже чайки летал на своей деревянной лошадке… Помните, вы читали о нем в старой детской книжке «Валентин и Орсон», когда были маленькими. И будьте спокойны: Ник умеет помалкивать о делах своей хозяйки, ни разу не выдал он ни одного из ее секретов, ха-ха-ха!
Страшный карлик осклабился при этом еще в десять раз шире и, чтобы пояснить девушкам остроту Магнуса, разинул свои чудовищные челюсти, закинул назад голову и показал в глубине своей необъятной пасти короткий и сморщенный обрубок языка, способный, быть может, помогать при глотании, но совершенно негодный для произношения членораздельных звуков. Был ли он отрезан как жестокое наказание или пострадал от какой-нибудь ужасной болезни — сказать было трудно, но ясно было, что несчастный не родился немым, ибо он прекрасно слышал. Обнаружив таким образом перед всеми свое страшное уродство, он разразился в ответ на веселые замечания Магнуса громким, жутким, режущим ухо хохотом, который казался тем страшнее, что карлик смеялся как бы над собственным убожеством. Испуганные сестры молча посмотрели друг на друга, и даже сам Магнус Тройл казался несколько смущенным.
— А скажи-ка, — продолжал он после минутного молчания, — как давно не прополаскивал ты свою глотку, широкую, как Пентленд-Ферт, доброй толикой бренди? А у меня ее с собой изрядный запасец, и первейшего сорта, так-то, дружище Ник.
Карлик нахмурил свои нависшие брови, покачал бесформенной головой и ответил быстрым выразительным жестом, вскинув правую руку вровень с плечом и указав большим пальцем назад, за спину.
— Как, — воскликнул старый норвежец, прекрасно понявший значение этого жеста, — она рассердится? Ну да уж ладно, старина, дам я тебе целую фляжку, пей себе на здоровье, когда ее не будет дома. Губы и глотка у тебя небось пить-то умеют, даром что не могут говорить.
Паколет только мрачно ухмыльнулся в знак согласия.
— Ну, а теперь, — заявил Магнус, — посторонись-ка и дай мне провести дочерей к их уважаемой родственнице. Клянусь костями святого Магнуса, тебе не придется в этом раскаиваться! Ну нечего, нечего качать головой: уж если твоя хозяйка дома, мы увидим ее!
Карлик снова, частью знаками, а частью какими-то странными и весьма неприятными звуками, объяснил, что не может впустить их, и юдаллер начал сердиться.
— Ну ладно, ладно, парень, — сказал он, — довольно я слушал твою тарабарщину, убирайся с дороги, а если что и случится, так за все отвечаю я.
С этими словами Магнус Тройл властной рукой взял Паколета за ворот его синей домотканой куртки, решительно, но не грубо отодвинул в сторону и вошел в дом, сопровождаемый Минной и Брендой. Девушки, напуганные тем, что им пришлось увидеть и услышать, не отставали от него ни на шаг. Мрачный и извилистый коридор, по которому устремился Магнус, слабо освещался сверху узкой бойницей, выходившей во внутреннюю часть здания и первоначально предназначавшейся, должно быть, для аркебуза или кулеврины, охранявших вход.
Когда Магнус и дочери его приблизились к этой бойнице — а шли они медленно и осторожно, — то свет, и без того уже слабый, внезапно совсем померк, и Бренда, взглянув наверх, чтобы понять, что случилось, задрожала от страха, ибо различила бескровное, еле видное в полутьме лицо Норны, которая молча смотрела на них сверху. Собственно говоря, не было ничего странного в том, что хозяйка дома пожелала взглянуть на нежданных посетителей, столь бесцеремонно ворвавшихся в ее владения. Но ее обычная бледность, казавшаяся еще страшнее в окружающем полумраке, неподвижная суровость ее взгляда, в котором не светилось ни радости, ни даже простой вежливости, обычной при встрече гостей, ее мертвое молчание, так же как и странность всего ее жилища, еще более усилили ужас, овладевший Брендой. Что касается Магнуса и Минны, то они медленно прошли вперед, так и не заметив появления своей необычайной родственницы.
ГЛАВА XXVIII
В ее очах сверкнула мгла,
И, к небу длань воздев,
Колдунья глухо начала
Магический напев.
Микл
— Это, должно быть, лестница, — сказал юдаллер, споткнувшись в темноте о неровно поднимавшиеся ступени, — если мне не совсем еще изменила память, здесь должна быть лестница. А там, — прибавил он, останавливаясь у полуоткрытой двери, — сидит обычно сама хозяйка, и тут она хранит всю свою снасть. Возится она с ней, как черт во время бури.
Высказав столь непочтительное сравнение, Магнус в сопровождении дочерей вступил в полутемную комнату, где сидела Норна. Вокруг нее в беспорядке громоздились книги на разных языках, свитки пергамента, таблички и камни, испещренные прямыми и угловатыми буквами рунического алфавита, и многие другие предметы, которые в глазах невежественного лица легко могли сойти за атрибуты чернокнижия. Над неуклюжим, грубо сложенным камином висела старая кольчуга, а кругом валялись и остальные доспехи: шлем, алебарда и копье. На полке были разложены в большом порядке весьма любопытные каменные топоры из зеленоватого гранита, которых множество находят на Шетлендских островах; местные жители называют их «чертовы пальцы» и считают отводящими молнию. Эту коллекцию диковинок дополняли каменный жертвенный нож, быть может, служивший когда-то для принесения человеческих жертв, и несколько бронзовых орудий, называемых «кельты», вопрос о назначении которых лишил покоя не одного достойного антиквария. Множество других предметов, которые трудно было не только назвать, но и описать, валялось в беспорядке по всему помещению. В углу, на куче сухих водорослей, лежало существо, при первом взгляде напоминавшее огромного безобразного пса, но при ближайшем рассмотрении оказавшееся тюленем, прирученным ради забавы самой Норной.
При появлении стольких «чужих» неуклюжее животное насторожилось и ощетинилось совершенно так же, как обыкновенная собака. Норна, однако, осталась неподвижной. Она сидела за столом из грубо отесанного гранита с гранитными же неуклюжими подставками вместо ножек. На столе, кроме старинной книги, которую Норна, видимо, весьма внимательно изучала, лежал пресный хлебец, сделанный из трех долей овсяной муки грубого помола и одной доли сосновых опилок, какой едят бедные норвежские крестьяне, и стоял кувшин с водой.
