Магнус возмутился столь открытым неуважением к его посланцу, но тревога за Минну и почтение, которое внушали ему несчастная судьба Норны и приписываемые ей мудрость и могущество, удержали его от неизбежной во всяком другом случае вспышки гнева. Более того, он решил обратиться к ней сам, собственной персоной. Никому, однако, не сообщив этого намерения; Магнус приказал дочерям, чтобы они готовы были сопровождать его в поездке к одному родственнику, которого он давно не видел, и велел им взять с собой некоторый запас провизии, ибо путь предстоял длинный, а друга своего они могли застать врасплох.
Не имея привычки задавать какие-либо вопросы при исполнении отцовской воли и надеясь, что поездка верхом и все развлечения, связанные с путешествием, смогут оказать благотворное влияние на Минну, Бренда, на которую теперь легли все хлопоты по дому и заботы о его обитателях, распорядилась сделать все необходимые приготовления. На следующее утро путники уже ехали по бескрайней пустынной местности, отделявшей Боро-Уестру от северо-западной части Мейнленда, главного острова Шетлендского архипелага, который заканчивается мысом Фитфул-Хэд, подобно тому как юго-восточная оконечность его завершается мысом Самборо. Путь их лежал то по взморью, то по вересковой пустоши, однообразие которой нарушалось лишь полосками овса или ячменя там, где небольшие участки почвы оказались пригодными для обработки.
Путешественники неуклонно продвигались вперед по дикой и унылой равнине. Магнус ехал на сильном, коренастом, хорошо откормленном коне норвежской породы, столь же выносливом, как местные пони, но несколько более рослом. Минна и Бренда, которые, помимо всех прочих совершенств, были еще известны на всю округу как искусные наездницы, ехали на двух бойких пони. Лошадки эти, выращенные и воспитанные с несколько большим вниманием, чем обычно, доказывали как своим внешним видом, так и резвостью, что порода их, столь напрасно и незаслуженно презираемая, легко может дать красивых животных, отнюдь не утративших при этом ни своей живости, ни выносливости. Хозяев сопровождало двое слуг верхами и двое пеших; впрочем, последнее обстоятельство отнюдь не замедляло путешествия, ибо большая часть дороги была столь неровной или топкой, что лошади могли идти только шагом. Когда же попадался порядочный участок твердого и ровного пути, то достаточно было выбрать из стада пасущихся поблизости пони подходящую парочку, и продвигавшиеся по способу пешего хождения слуги тоже превращались во всадников.
Поездка проходила печально, почти без слов. Иногда только Магнус, снедаемый нетерпением и досадой, побуждал своего коня к более быстрому аллюру, но тотчас же, вспомнив о болезненном состоянии Минны, переходил опять на шаг и снова спрашивал у нее, как она себя чувствует и не слишком ли утомляет ее путешествие. В полдень путники сделали привал у прозрачного родника и подкрепили свои силы припасами, имевшимися у них в более чем достаточном количестве. Чистая ключевая вода, однако, оказалась не по вкусу Магнусу, и ее пришлось сдобрить доброй толикой чистейшего нанца. После того как во второй раз, а потом и в третий он наполнил и осушил свой внушительных размеров дорожный серебряный кубок с рельефным изображением немецкого купидона с трубкой и немецкого Бахуса, вливающего в пасть медведю целый жбан вина, старый шетлендец стал более общительным, чем в начале пути, досада его прошла, и язык развязался.
— Ну, дети мои, — обратился он к дочерям, — теперь нам осталось всего лига или две до жилища Норны; посмотрим, как-то старая колдунья нас примет.
Минна встретила слова отца слабым восклицанием, тогда как Бренда, пораженная до последней степени, воскликнула:
— Так, значит, это мы к Норне едем? Упаси нас Боже!
— А почему это — «упаси Боже»? — возразил Магнус, нахмурив брови.
— Почему это, хотел бы я знать, «упаси Боже» посетить родственницу, которая, может быть, своим искусством поможет твоей сестре, если вообще какая-либо женщина в Шетлендии, да и мужчина тоже, способны принести ей облегчение? Ты просто дурочка, Бренда, у твоей сестры куда больше здравого смысла. А ты, Минна, держись веселей — ты ведь еще крошкой любила слушать песни и сказки Норны и вешалась ей на шею, а Бренда плакала и убегала от нее, как испанский купец от голландского капера.
— Хотела бы я, отец, чтобы сегодня она не испугала меня так, как в детстве, — ответила Бренда, поддерживая разговор для того, чтобы дать Минне возможность молчать и вместе с тем чтобы доставить отцу удовольствие. — Но я такого наслышалась о ее жилище, что прямо дрожу при мысли явиться туда незваной.
— Ты дурочка, Бренда, — сказал Магнус, — если думаешь, что приезд родных может прийтись не по душе такой доброй и сердечной хиалтландке, как моя двоюродная сестра Норна. И знаешь, теперь, когда я все обдумал, так готов поклясться, что тут-то и кроется причина, почему она не приняла Эрика Скэмбистера! Давно уже не видел я дыма ее трубы, а вас так ни разу и не привез к ней. Как же ей после этого не быть на меня в обиде! Да только я скажу ей напрямик, что хоть такие вещи у нас и приняты, а все же я считаю неблаговидным вводить в расходы одинокую женщину, словно своего брата юдаллера, когда зимней порой ездим мы веселой гурьбой из усадьбы в усадьбу, разрастаемся, как снежный ком, и съедаем все, что найдется у хозяев.
— Ну, на этот раз мы можем не опасаться, что введем Норну в расходы, — ответила Бренда, — у меня с собой достаточный запас всего, что только может нам понадобиться: рыбы, грудинки, соленой баранины, копченых гусей, — столько, что не съесть и за неделю, а сверх того достаточно крепких напитков для вас, отец.
— Правильно, дочка, правильно, — заявил Магнус, — «хорошо снабженному кораблю — веселое плавание». Значит, нам придется просить у Норны лишь гостеприимного крова и хоть каких-нибудь постелей для вас с Минной. А что до меня, так я предпочитаю свой морской плащ и добрые сухие доски норвежского пола всяким пуховым подушкам и матрацам. Итак, Норна получит от нашего посещения одно только удовольствие и никаких забот.
— Хотелось бы мне, сэр, чтобы она посчитала наш приезд удовольствием, — заметила Бренда.
— Как, дочка, что ты хочешь этим сказать? Клянусь святым мучеником Магнусом, — воскликнул юдаллер, — что же ты думаешь, что моя родственница — язычница, которая не обрадуется встрече со своей собственной плотью и кровью? Эх, хотел бы я быть столь же уверенным в хорошем годовом улове, как я уверен в Норне! Нет, нет, я боюсь только, что мы можем не застать ее дома, ибо она вечно бродит по острову, все раздумывая над тем, чему уж не поможешь.
