Они не могли уснуть, однако сон был единственным лекарством, которое могло бы им помочь. Старый лекарь внимательно наблюдал за братьями. Затем он хлопнул в ладоши. Один из служителей почтительно внес медный, покрытый лаком поднос, где стояла небольшая жаровня, лежали трубки и много маленьких шариков. Тоненькими щипчиками врач взял один шарик, нагрел его над пламенем и аккуратно затолкал в чубук трубки. Протянув трубку Флорису, он проделал ту же самую операцию с трубкой для Адриана.
— Возьмите, это снадобье является поистине чудодейственным лекарством для того, кто не злоупотребляет им. Оно называется опиум и пришло к нам из Индии в 31 году змей[40]. Этот наркотик, сыновья варваров, исцелит ваши истомленные сердца. Ваш старый друг не нуждается сейчас в вашей помощи. Так возьмите же трубки и затянитесь. Вы скоро уснете, а когда проснетесь, все забудете. Вы почувствуете себя свежими и бодрыми, о чужестранцы, пришедшие с Запада, вы снова будете готовы противостоять неумолимому року и с открытым забралом встречать удары судьбы.
Молодые люди слишком устали, чтобы протестовать или отказываться, к тому же старый врач внушал им доверие. Казалось, он читал в их сердцах словно в раскрытой книге. Флорис и Адриан растянулись на удобных циновках и принялись глубоко вдыхать ароматный дым через длинный мундштук. Сначала вкус показался им неприятным, но внезапно Флорис почувствовал, как его пульс замедляется. Посмотрев на брата, он увидел, как тот усиленно моргает глазами, пытаясь бороться с охватившим его сном. Братья улыбнулись друг другу:
— Да, навеки вместе, — прошептали их отяжелевшие и одновременно невесомые губы.
Флорису казалось, что он погрузился в какой-то призрачный, молчаливый мир. Дыхание его участилось, температура тела резко поднялась, энергия его рвалась наружу, хотя он и не ощущал потребности сделать хотя бы одно движение. Мысли нахлынули на него, его пылкое воображение порождало тысячи картин из его прошлого, и все они медленно проплывали перед его очарованным взором, ибо являли собой только приятные воспоминания. Обнаженная Елизавета покрывала его тело горячими поцелуями, и он не ощущал ни малейшего стыда. Юлия Менгден, кроткая, словно агнец, распускала волосы, и они тяжелой волной падали к его ногам. Все женщины, которые когда-либо вторгались в его жизнь, кружились вокруг него в чарующей пляске и в порыве сладострастия протягивали к нему руки. Зингара танцевала, Филиппа смеялась, Полина раскрывала свои розовые губы. Не в силах сопротивляться, Флорис позволил ввергнуть себя в пучину невозможных и невероятных наслаждений.
Перед Адрианом же разворачивались картины его будущей жизни с Ясминой. Все казалось ему простым и желанным. Он сладострастно вдыхал таинственный аромат восточной принцессы. Океан был окутан легкой дымкой, он был счастлив. Голова его поникла. Он попытался бороться со сном, чтобы не отпускать свою возлюбленную. Но наркотик произвел свое действие. Братья впали в забытье. Старый врач удовлетворенно взирал на них:
— Да… спите… спите, сыновья варваров, пришедшие с Запада.
Он осторожно взял трубки из неспособных более их удерживать рук. Флорис улыбнулся последней картине, проплывавшей перед его взором: на облаке, парившем в эфирных высотах, сидела Батистина и протягивала к нему руки.
Несколько недель беглецы провели в гостях у мандарина. Им казалось, что время полностью остановилось. Как и предсказывал черный доктор, Грегуар быстро выздоравливал, толстел и, казалось, даже помолодел. Флорис и Адриан, пробудившись после наркотического сна, забыли о своей страшной ссоре. Маленькая Мышка, смущаясь, согласилась соединить свою судьбу с судьбой Федора. Ли Кан в изысканных выражениях намекал, что неплохо было бы им остаться в Китае насовсем, где все они «расцветут и станут могучими, подобно белому тигру». Жорж-Альбер был постоянно пьян. Ясмина грезила о Франции, куда она собиралась последовать за Адрианом. Флорис, не без горечи принявший тот факт, что принцесса предпочла Адриана, относился к ней теперь как к невесте брата. Его открытая и честная натура сумела подавить весьма неблагородные чувства, возникшие у него при первой встрече с Ясминой. Адриан был на вершине блаженства.
Почтенный Шонг и отец дю Бокаж уединились, и никто не знал, чем они заняты. Флорис решил проникнуть в эту тайну. В сопровождении Жоржа-Альбера, совершенно случайно оказавшегося в то утро трезвым, он вскарабкался на зеленую черепичную крышу дворца и пополз в сторону личных покоев мандарина. Достигнув цели, он в изумлении замер, прижавшись к фигуре крылатого дракона. Он не верил ни глазам своим, ни ушам.
— Да простит трижды почтенный Шонг безымянное ничтожество, которое он почтил своею дружбой, — кричал отец дю Бокаж, забирая с лакированной шахматной доски маленькую колесницу из нефрита. Ответом ему была долгая тишина, затем раздался насмешливый голос мандарина:
— Клянусь божественным провидением, я девятикратно склоняюсь перед величайшим игроком, который встречается единственный раз в тысячу лет, но да соблаговолит он позволить мне забрать его коня.
Под сенью фарфоровой беседки с бумажными стенами Шонг и иезуит сидели и ссорились над бесконечной партией в Ксианг-Жи[41], которую они, похоже, начали лет двенадцать назад.
Молодой человек и маленькая обезьянка с интересом наблюдали, как достойнейшие приятели забирали друг у друга пушки, генералов и колесницы, а потом отползли в отведенные им апартаменты. Скоро они нашли себе развлечение. Гостей не пригласили посетить южное крыло дворца. Флорис решил, что ему надо разузнать, что же там находится. Это оказалась женская половина. Вокруг бассейна с красными рыбками в компании с тремя любимыми наложницами своего господина и мужа достойно скучала мадам Шонг; как и всякая знатная китаянка, она не имела права покидать отведенных ей покоев. Прекрасной мадам Шонг было по крайней мере на тридцать весен меньше, чем ее супругу. Тонкими пальчиками с непомерно длинными ногтями она перебирала струны тсинга[42]. Мадам Шонг подняла пламенный взор и восхитительную тонкую руку в сторону молодого человека; казалось, она совершенно не удивилась, заметив его сидящим на крыше. Флорис и Жорж-Альбер не колебались. Желание хорошенькой женщины было для них законом. Они спрыгнули во внутренний дворик. Мадам Шонг тотчас же послала наложниц сторожить входы и выходы, что они быстро и проделали. Ну разве можно было быть невежливым с первой супругой столь любезного хозяина? Жорж-Альбер присоединился к щебечущим девицам. Мадам Шонг подняла свой маленький носик к Флорису. Она едва доставала ему до груди, и это при том, что голову ее украшала высокая сложная прическа, убранная живыми цветами и огромными золотыми булавками. Длинные серьги падали ей на плечи. Флорис улыбнулся: он никогда не видел таких крохотных женщин. Мадам Шонг с трудом могла передвигаться, столь туго были перебинтованы ее малюсенькие ножки. Впрочем, Флорису это совершенно не мешало, ибо он не собирался соревноваться с ней в беге. После весьма короткой беседы, темой которой была отнюдь не философия Конфуция, молодая женщина повлекла Флориса в освежающий полумрак своих комнат, где они к обоюдному удовольствию предались старому, как мир, греху. Партия в шахматы, столь захватившая ее мужа, продолжалась еще целую луну, к несказанной радости мадам Шонг. Но все, даже самое хорошее, имеет свой конец. Однажды утром мандарин покинул свои апартаменты; лицо его выражало лицемерную печаль. Громко, чтобы его слышали все, он кричал:
