50
В XVII и XVIII вв. умение танцевать считалось непременным качеством светского человека (еще мольеровский господин Журден нанимает учителя танцев). В XVIII в. в особняках знати довольно часто устраивались танцевальные вечера; на масленицу, во время карнавала они проходили каждый день. Танцевали обычно менуэт, который, благодаря своей медленности и плавности, считался наиболее «приличным» танцем; к концу века на смену менуэту пришла кадриль. Бывали, конечно, балы при Дворе, но особенной популярностью у парижан пользовались костюмированные балы в Опере (во время карнавала), где сходились представители различных слоев общества – и знатные аристократы, и простые буржуа.
51
Бургиньон – довольно распространенное имя слуги в комедиографии тех лет (наряду с именами Криспин, Арлекин, Фронтен и Тривелин). Этот персонаж, бургундец по происхождению (что отражено в имени), обычно изображался грубоватым простодушным увальнем.
52
Жасмен, как и Бургиньон, типичное имя слуги (например, в комедии Лесажа «Тюркаре»).
53
Во Франции табак появился во второй половине XVI в. и быстро стал популярен. Вслед за курением пришла мода и на нюханье табака, охватив самые широкие круги светского общества. В XVII в. это получило такое распространение, что Ватикан выпустил специальную буллу, запрещающую нюханье табака в церквах. Тем не менее мода эта продолжала распространяться, причем женщины не отставали здесь от мужчин – в конце XVII и в XVIII в. изящная табакерка была такой же неотъемлемой частью туалета светской женщины, как и, например, веер.
54
Дорога между Парижем и Версалем была одной из самых оживленных, что вполне естественно, т. к. в Версале обычно находился двор и министры. Для сообщения Парижа с Версалем в XVIII в. было организовано постоянное движение различных экипажей. В Версаль можно было съездить фиакром, но это стоило довольно дорого. Значительно дешевле было воспользоваться «карабасом», огромной трехосной каретой, в которой помещалось до 25 человек. Но «карабасы» были медленны и неповоротливы, на дорогу от Парижа до Версаля они затрачивали не менее шести часов. Так называемые «горшки» были значительно быстрее: в них можно было доехать до Версаля всего за два часа, истратив лишь 12 су. Но «горшки» были очень неудобны: это были одноосные повозки с небольшим тентом, и пять или шесть пассажиров, сидевших там в невообразимой тесноте, к концу путешествия были покрыты толстым слоем пыли, промокали до нитки или коченели от холода. Наиболее удобными были почтовые кареты, но стоили они дороже «горшков» и «карабасов», и почтальоны брали пассажиров только тогда, когда было мало почты.
55
В феодальной Франции офицерские должности были заняты исключительно отпрысками знатных семей. Реже встречались выходцы из буржуазии, купившие (за большие деньги) ту или иную офицерскую должность (чаще всего – ротного командира). Как писал Мерсье, «при взгляде на современного офицера, такого на вид легкомысленного, завитого, нарядного, щеголеватого, поправляющего перед зеркалом непослушный локон, никак не скажешь, что это преемник… славных воинов» (Л.-С. Мерсье. Картины Парижа, т. I, стр. 253), Действительно, в середине XVIII в. французские офицеры были в основном светскими молодыми людьми, не лишенными храбрости, но совершенно неприспособленными к командованию их ротами и полками. Этому «светскому» офицерству Мариво сознательно противопоставляет своего персонажа, человека пожилого, заслуженного военного, проделавшего, очевидно, не одну кампанию.
56
Кавалер Ордена Святого Людовика. – Этот орден был учрежден в 1693 г. в память о французском короле Людовике IX (1215–1270), причисленном католической церковью к лику святых (1297). Орден Св. Людовика – золотой мальтийский крест с белой окантовкой и золотыми лилиями в углах – давался за боевые заслуги военным, прослужившим не менее двадцати восьми лет; его девизом было: «Bellicae virtus praemium» («Награда воинскому мужеству»).
57
См. прим. выше о бракосочетании
58
Капелланами назывались придворные священники и духовники крупных феодалов, совершавшие службы в маленьких церквах (капеллах), не являвшихся центром прихода и помещавшихся при замке или городском дворце. В XVII и XVIII вв., когда все дворянство стремилось жить в столице, таких священников появилось в Париже особенно много.
59
Здесь Мариво изобразил своего литературного противника Клода-Проспера Кребийона-сына (1707–1777). Автор «Удачливого крестьянина» был несомненно с ним лично знаком, ибо отец Кребийона – Проспер Жолио де Кребийон-старший (1674–1762), известный в свое время драматург-классицист, был свидетелем на свадьбе Мариво (7 июля 1717) и в дальнейшем оказывал покровительство начинающему писателю. С Кребийоном-сыном Мариво встречался в литературных салонах, в частности на «обедах» у Кейлюса. В 1734 г. Кребийон-сын выпустил роман «Танзаи и Неадарне». В этой книге под псевдоэкзотической оболочкой описывались события из светской жизни Парижа, разоблачались нравы высшего общества, причем автор срывал покров с самых скандальных происшествий, не щадя репутацию лишь слегка замаскированных реальных лиц. За откровенный цинизм и непристойность Кребийон подвергся заключению в Венсенский замок. Лишь хлопоты принцессы де Конти вызволили его оттуда. В своем романе Кребийон зло высмеял стиль прозы Мариво (его романа «Жизнь Марианны», как раз в это время публиковавшегося), чем и следует объяснить резкое выступление Мариво против основной направленности «Танзаи и Неадарне» и вообще против скабрезностей в литературе. Однако его критика романа Кребийона вышла за рамки личной защиты, превратившись в широкое изложение собственных литературных взглядов.
60
Намек на выпада против Мариво, содержащиеся в «Танзаи и Неадарне».
61
Речь идет о более ранних произведениях Кребийона «Сильф» (1730) и «Письма маркизы де М. к графу де Р.» (1732).
62
Лучше бы этих страниц не было. – Мариво имеет в виду эпизод с кротом Мусташем, занимающий три главы в книге Кребийона (см. Crébillon, Tanzaо et Néadarné. P., 1734, t. II, p. 47 – 124).
63
Я … Друг вашего таланта. – Следует заметить, что эти критические замечания пошли Кребийону на пользу. В следующем своем романе («Заблуждения сердца и ума», 1736–1738) он отошел от нарочитого аморализма и эпатажа ранних книг и – вольно, или невольно – в анализе психологии героев пошел по пути Мариво, над которым еще совсем недавно подсмеивался.
64
В речах офицера литературная позиция Мариво выражена очень четко. Писатель выступает против отсутствия логики в развитии сюжета, против нарочитой скабрезности и намеренно грубых деталей, против несообразностей в стиле. Это не значит, конечно, что Мариво ратовал за регламентацию и строгое следование литературным нормам. Наоборот, как раз в это время на страницах своего журнала «Кабинет философа» (л. 7) он страстно отстаивал право писателя на самобытный стиль, на собственную манеру повествования.
65
Свои наблюдения над переживаниями маленького человека, пришедшего на прием к одному из сильных мира сего, Мариво уже ранее изложил, причем, в тех же почти словах, в своем журнале «Французский зритель» (вып. 1, июль 1721). Видимо, эта тема его волновала.
66
Здесь Мариво несомненно развивает мысли Лабрюйера или, по крайней мере, находится в русле той же морально-этической традиции. Лабрюйер писал: «Шампань, встав из-за стола после долгого обеда, раздувшего ему живот, и ощущая приятное опьянение от авнейского или силлерийского вина, подписывает поданную ему бумагу, которая, если никто тому не воспрепятствует, оставит без хлеба целую провинцию. Его легко извинить: способен ли понять тот, кто занят пищеварением, что люди могут где-то умирать с голоду?» (Лабрюйер. Характеры, стр. 128).
67
Эта мысль также перекликается с мыслями Лабрюйера: «Человек иногда рождается черствым, а иногда становится им под влиянием своего положения в жизни. В обоих случаях он равнодушен к бедствиям ближнего, больше того – к несчастьям собственной семьи. Настоящий финансист не способен горевать о смерти своего друга, жены, детей» (Лабрюйер. Характеры, стр. 133).
68
Типичная точка зрения для людей XVIII в., когда все большее значение в обществе приобретало богатство. Мариво, выступавший против сословных предрассудков, стремился противопоставить дворянскому гонору не внушительную тяжесть денежного мешка, а представление о высоких моральных качествах человека вне зависимости от его сословной принадлежности и материального благополучия.
