Дэвид на секунду закрыл глаза.
— Милая, ты не ходишь в церковь. Твоя мать...
— Но я все равно католичка и ни за что на свете не соглашусь помочь тебе или ей сделать то, о чем ты просишь. С тобой все нормально, папа. Да, иногда ты бываешь немного рассеянным, но за тобой всегда такое водилось, это часть твоего характера, мы все это знаем и любим тебя таким, поэтому слушать ту чушь, которую она вешает тебе на уши...
— Розалинд, хватит. Я не позволю тебе говорить о матери в таком тоне...
— Она мне не мать.
— Нет, нет.
У него болела голова. Ему нужно было что-то сделать сейчас, но что? Это было очень важно, он чувствовал. Так почему же он никак не мог этого вспомнить? Он опять был дирижером, которого не слушался оркестр... Он опустил голову и заставил себя ровно дышать. Его побуждения молили о словах. Он справится. Должен справиться... Он командует своим умом, а не наоборот... С другой стороны, кто он такой, если не этот самый ум?
Он не знал, сколько прошло времени. Откуда ему знать? Если он смотрел на часы до этого, то сейчас уже забыл, что на них видел. Он даже не мог так сразу сказать, долго ли пробыл здесь. Но он был в доме Розалинд и смотрел на нее... Это самое главное. Его дочь. Она выглядела взволнованной, готовой расплакаться, или закричать, или начать трясти его...
Он выставил вперед руки. Нужно рассмеяться или улыбнуться. Он делает это? Наверное, да, потому что видит облегчение на ее лице.
— Ты слишком долго пробыл на холоде, — сказала она ему.
Он попытался вспомнить, когда это было, но не смог. Потом какие-то образы замаячили перед ним, как нитки на ветру. Схватившись за концы нескольких из них, он сумел вспомнить, о чем говорил и почему здесь. Он чувствовал, что у него есть что-то, что может ему помочь, но у него вылетело из головы, что это.
— Извини, что ты говорила? — спросил он, надеясь, что Розалинд вернет его в колею.
— Я ничего. Это ты заговорил о маме... О, пожалуйста, не начинай снова.
Он нашел свой блокнот. Не обращая внимания на Розалинд, он открыл самые свежие записи и пробежал их глазами. Не помогало, он не мог собраться с мыслями. Он слишком устал, слишком большой стресс... Лучше пойти посидеть с Лоуренсом. Он тихий и нетребовательный... Вздохнув, Дэвид сказал:
— Ты злишься, так что я пока закрою тему. Но, пожалуйста, ради меня, попытайся найти в себе силы...
Какие силы? Что он пытался сказать?
С тех пор как Дэвид утром отправился в Лондон с установкой «встать с поезда в Паддингтоне, Майлз будет ждать», записанной в блокноте, Лиза пыталась не волноваться, благополучно ли он добрался и как справлялся дальше. Если бы что-то пошло не так, она наверняка узнала бы об этом. Тем не менее она уже больше двух часов просидела у себя в кабинете, пытаясь составить список молодых музыкантов и звезд спорта, которые могли поучаствовать в их информационной кампании, и практически ничего не достигла.
Провожая Дэвида на вокзал, она думала, что ей будет в радость провести какое-то время одной, но на самом деле получалось иначе. Вместо того чтобы почувствовать облегчение, она никак не могла избавиться от нервозности и угрызений совести, жужжавших на ухо, что надо было ехать с Дэвидом, хотя он неистово сопротивлялся и повторял, что еще не настолько оболванился, чтобы не доехать самому до Лондона.
Лиза бросила взгляд на часы, размышляя, не рано ли ему звонить. Возможно, лучше набрать Майлза и объяснить, чтобы он ни в коем случае не проболтался Дэвиду, что она его проверяла. Решив, что это хорошая идея, она взяла трубку и нажала на автоматический набор мобильного номера Майлза. Когда ее переключили на голосовую почту, она оставила короткое сообщение с просьбой перезвонить, когда появится возможность.
Майлз перезвонил через час и сказал, что все в порядке. В данный момент Дэвид находился в Министерстве иностранных дел с Колином Ларчем и, насколько Майлзу было известно, собирался успеть на поезд до Бристоля, отправляющийся в три тридцать.
— Вы поедете с ним на вокзал? — спросила Лиза.
— Конечно, но, думаю, ему это не понравится. Он говорит, что мы обращаемся с ним как с идиотом, а он еще не достиг этой стадии.
Без труда представив эту картину, Лиза сказала:
— Пожалуйста, не дайте ему запугать вас и заставить бросить его одного. Нам ни к чему, чтобы он перепутал станцию метро или поезд и очутился неизвестно где.
— Не переживайте, этого не случится, — успокоил ее Майлз. — Я перезвоню, когда он сядет в поезд, чтобы вы знали, в котором часу ждать его на вокзале.
Положив трубку, Лиза вернулась в кабинет и на этот раз успешно дописала имейл, в котором просила Рокси посоветовать, с какими знаменитостями можно связаться по поводу участия в благотворительном проекте. Потом написала Эми, с которой несколько часов провисела на телефоне в тот день, когда Дэвид публично объявил о своем слабоумии, объясняя, извиняясь и обещая никогда больше не держать при себе таких судьбоносных известий. Хорошо, что больше не нужно было ничего скрывать, но это все равно было не то что общаться с Эми вживую. Мать очень тяжело восприняла новость, как будто диагноз Дэвида должен был оказать колоссальное влияние на ее жизнь и планы на будущее, в то время как, если разобраться, он ее не касался. В какой-то момент, когда Матильда попалась дочери под горячую руку, Лиза так ей об этом и заявила. К сожалению, в последнее время для Матильды стало характерным думать в первую очередь о себе; возможно, это был симптом старения.
Общаться с остальными друзьями Лизе сейчас не хотелось, хотя все они попытались связаться с ней, когда услышали новость. Она понимала, что они желают добра, но, обсуждая Дэвида с людьми, которые его едва знали, особенно когда речь шла о чем-то столь деликатном, она каждый раз чувствовала себя предательницей. Она даже Тони больше не звонила, хотя много раз ей хотелось набрать его номер. Он умел поднимать ей настроение и, несомненно, напомнил бы, что жизнь продолжается даже после такого диагноза. Но опереться на него так, как он предлагал, было бы неправильно. Дэвид пришел бы в ярость, если бы узнал, и, учитывая, как относился к ней Тони, это было нечестно по отношению к нему самому.
Чувствуя, что голову сдавливает тугой обруч, а сердце переполняет океан слез, Лиза посмотрела на телефон, лежавший на письменном столе рядом с чашкой кофе. Был еще один человек, которому она могла бы позвонить, но она очень сомневалась, что ей хватит духу. Как никогда уязвимая, со страхом ждущая, какую еще злую шутку сыграет с ней судьба, устоит ли она, если на нее обрушится еще один удар?
