Иную точку зрения на исторические повествования высказывал Н. А. Полевой. Последовательный романтик, он видел главное средство познания прошлого в исторической интуиции художника-творца. На особой роли поэтической интуиции, «сверхчувственным путем» проникающей в «дух» эпохи, настаивал и В. Ф. Одоевский, считавший, что поэту дано из собственной души «черпать указания вернейшие, нежели в пыльных хартиях всего мира».
Полевой отрицательно относился к методу Вальтера Скотта – «не ищите у него соединения всеобщности с Поэзиею». Он был сторонником французской «новейшей исторической школы» – «Сен-Мара» (1826) А. де Виньи и «Собора Парижской Богоматери» (1831) В. Гюго. Он называл эти произведения «бесценными перлами, превышающими собою все, что отдельно может представить неистощимая муза В. Скотта». В их романах «соединение истины, философии и поэзии доведено до высочайшей степени».
Таком образом, романтическое понимание историзма оказалось несовместимым с реалистическими принципами Вальтера Скотта. Романтики считали, что историческое повествование должно быть возвышенным, что в центре его необходимо изображать личности исключительные, отмеченные печатью рока. В то же время Полевой требовал соблюдать фактическую основу, следовать исторической точности: «Если поэт берет исторические лица и нравы, он должен переселять нас в тот век, в ту старину, куда переносит действие поэмы». В предисловии к своему роману «Клятва при гробе Господнем» (1832) Полевой писал: «Русь, как она была, точная, верная картина ее – вот моя цель». Белинский так отозвался о произведении Полевого: «„Клятва при гробе Господнем“ едва ли заслуживает имя художественного произведения. Это есть просто попытка умного человека создать русский роман, или, лучше сказать, желание показать – как должно писать романы, содержание коих берется из русской истории. И в сем случае этот роман есть явление замечательное; одно уже то, что любовь играет в нем не главную, а побочную роль, достаточно доказывает, что г. Полевой вернее всех наших романистов понял поэзию русской жизни».
Утверждаемый Погодиным «прозаический» тип исторического повествования способствовал становлению реалистических тенденций в развитии русской прозы. Так, с циклом рассказов и повестей о Петровской эпохе, основанных на дневниках, мемуарах, воспоминаниях исторических лиц, выступает историк-декабрист Александр Осипович Корнилович (1800-1834): «За Богом молитва, а за царем служба не пропадают» (1825), «Утро вечера мудренее» (1828), «Андрей Безыменный» (1832), «Татьяна Болтова» (1828). Корнилович стремится к точному освещению «домашней» жизни людей петровского времени. Именно это качество его рассказов и повестей привлекло внимание А. С. Пушкина, когда он в 1827 году приступил к работе над романом «Арап Петра Великого». Характеристика Петра и бытовой фон этого романа, как установили исследователи творчества Пушкина, основаны на материалах Корниловича. «Если выбрать из текста романа все, что относится к характеристике Петра, то к каждой его строчке можно подобрать соответствующее место в очерках Корниловича. Широко пользуясь данными очерков, Пушкин дает их в такой творческой переработке, что документальное растворяется в тексте, исторические факты перестают быть иллюстрацией и становятся основанием для понимания и истолкования образа», – отмечает Я. Л. Левкович.
Загоскин Михаил Николаевич (1789-1852)
С начала 1830-х годов историческая повесть постепенно уступает место роману. В 1829 году Михаил Николаевич Загоскин публикует первый исторический роман из эпохи Смуты начала XVII века «Юрий Милославский». Роман пользуется шумным успехом. Его высоко оценивает Пушкин за органическое слияние правды и вымысла: «романическое происшествие без насилия входит в раму обширнейшего происшествия исторического». Загоскин не обращается в романе к историческим документам, избегает эффектных исторических сцен, но включает исторические факты в повседневную жизнь. Здесь он как будто бы приближается к манере Вальтера Скотта изображать историю «домашним образом». Но еще Белинский отметил со свойственной ему категоричностью, что «исторического в этом романе нет ничего: все лица списаны с простолюдинов нашего времени». Впрочем, в другом месте тот же Белинский сказал: «Как бы то ни было, с „Юрия Милославского“ начинается как бы новая эпоха нашей литературы, с одной стороны, являются истинно народные и поэтические повести Гоголя, сам Пушкин начинает обращаться к прозе и пишет впоследствии „Пиковую даму“, „Капитанскую дочку“ и „Дубровского“. Вскоре же после „Юрия Милославского“ является поэтический роман Лажечникова („Последний новик“. – Ю. Л.), „Кощей бессмертный“ и „Святославич“ г. Вельтмана – создания, странные в целом, но блещущие яркими проблесками национальной поэзии в подробностях…»
«Прозаические» тенденции исторических повестей и романов 1820-1830-х годов приобрели характер уже завершенной реалистической системы в «Капитанской дочке» Пушкина, где «романическое происшествие» органически сочетается с «исторической темой». С другой стороны, тип поэтизированного исторического повествования завершается в творчестве Н. В. Гоголя созданием «романтико-реалистической народной эпопеи» «Тарас Бульба».
Фантастическая повесть. У истоков фантастической повести лежат баллады В. А. Жуковского и отголоски «готического» романа «тайн» (в повести «Остров Борнгольм» Н. М. Карамзина, например). Расцвет этого жанра не случайно падает на период после 14 декабря 1825 года. Декабристы смотрели на фантастику глазами скептиков и рационалистов. После их поражения начался глубокий кризис декабристской идеологии. Атмосфера идейного бездорожья явилась питательной средой для развития иррациональных чувств. Возрастает интерес к мистике Э.-Т.-А. Гофмана, Л. Тика, к идеалистической философии Шеллинга. От Шеллинга идет в своих фантазиях Владимир Федорович Одоевский, писатель, являющийся представителем особой, философской ветви фантастической повести.
Одоевский Владимир Федорович (1803, по другим данным, 1804-1869)
В основе романтической фантастики лежит идея двоемирия, согласно которой независимо от видимого и воспринимаемого человеком мира существует мир иной, невидимый, недоступный чувственному восприятию и неподвластный разуму человека. «Великий смысл бытия» В. Ф. Одоевский объяснял наличием особой духовной сущности («таинственной стихии»). В предисловии к циклу «Русские ночи» В. Ф. Одоевский писал: «Во все эпохи душа человека стремлением необоримой силы, невольно, как магнит к северу, обращается к задачам, коих разрешение скрывается в глубине таинственных стихий, образующих и связующих жизнь духовную и жизнь вещественную». Фантастика в его понимании – символ, условный знак «сверхчувственного мира».
Этот потусторонний мир оказывает таинственное влияние на человека и его судьбу. Когда в нем присутствуют благие, божественные энергии, его влияние оказывается благотворным. Но чаще всего на человека оказывают влияние силы темные, идущие от духа зла – дьявола. Он враждебен светлому миру, созданному и управляемому Богом, он борется против Бога, и полем этой битвы оказываются сердца людей. Попытки человека проникнуть в темный мир или подчинить себе его силы противозаконны и греховны. Они являются чарами, колдовством, ведущим человека к погибели.
Богатым источником фантастических представлений является устное народное творчество – поверия, предания, сложившиеся еще в Средние века под двойным воздействием древних языческих верований и христианства. Поэтому одной из причин обращения к фантастике была романтическая идея народности. В нравах, повериях, преданиях, в произведениях фольклора русские романтики видели выражение «народного духа». Романтическую фантастику нельзя путать со сказочной. Сказочная действительность лишена двоемирия и всегда однопланова: чудесное в ней принадлежит той же самой действительности и не требует никакого объяснения, не заключает в себе никакой тайны. Поэтому народная сказка всегда оптимистична: она завершается победой человека над его злыми противниками.
По наблюдению Н. В. Измайлова, основные идеи фантастической повести – это рок, тяготеющий над людьми, возмездие за совершенное преступление, вторжение карающих или губящих и очень редко спасающих потусторонних сил в жизнь людей. Отсюда мрачный, трагический характер этих произведений, порой сочетающийся с морализирующей, поучительной тенденцией.
Погорельский Антоний (псевдоним Алексея Алексеевича Перовского; 1787-1836)
Связь с фольклором определила жанровые признаки фантастической повести: установку на устную речь в форме сказа и стремление объединить ряд устных рассказов сюжетно-бытовой рамкой, соединить их в цикл. Такими циклами являются «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» Антония Погорельского, «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголя, «Вечер на Хопре» М. Н. Загоскина, «Пестрые сказки…» и «Русские ночи» В. Ф. Одоевского.
