Грохот автоматных выстрелов между тем продолжался, и пули теперь били вперед – туда, где сидела Максим. Но я ни слова не мог вымолвить от сковавшего меня ужаса, ничего сделать. Если бы имел оружие, то, возможно, попробовал отбиваться, чтобы отогнать стрелявшего, заставить его прекратить это уничтожение. Но с голыми руками против автоматического оружия не попрешь, и только повторял про себя, словно заклинание: «Не попади! Не попади!» Естественно, я хотел, чтобы все пули, эти маленькие смертельно жалящие кусочки свинца в цельнометаллической оболочке, летели мимо. Пусть изрешетят машину, превратят её в дуршлаг, но только чтобы не в Максим!
Внезапно минивэн резко вильнул в сторону, потом ещё раз, ещё и вдруг всё полетело вверх тормашками. Меня начало швырять по салону, который вдруг принялся крутиться вокруг своей оси. Потом раздался сильный удар, и я, крепко приложившись обо что-то головой, потерял сознание.
Сколько времени провел в беспамятстве, не знаю. Но когда открыл глаза, с большим трудом сфокусировав зрение, то картина предстала ужасающая. Стены минивэна были покорежены, словно огромная рука схватила его и попыталась сжать, смяв со всех сторон, как банку из-под пива. Повсюду валялись осколки, куски пластика и резины, почему-то обрывки выдранной с корнем травы и земля. Кажется, мы слетели с трассы и пропахали несколько десятков метров по полю.
Голова жутко болела, пульсировало на макушке. Я провел рукой, поморщился – резкая боль. Кажется, там повреждена кожа. Пальцы остались мокрые – это кровь. Всё плывет вокруг, меня сильно тошнит. Сотрясение мозга. Наверняка. Перевожу взгляд с одной стороны в другую… И вижу Альберта Романовича. Он сидит в кресле, пристегнутый, с всклокоченной головой, бессильно лежащей на груди. Она медленно вздымается и опускается. Значит, жив. Только без сознания. Хотя лицо посечено мелкими осколками и в кровоподтеках. Но с виду руки-ноги целы, значит, выживет.
Максим… Что с Максим?! Эта мысль ударяет меня, словно удар током.
– Максим! – кричу почему-то осипшим голосом, словно выкурил подряд две пачки сигарет. Шатаясь и хватаясь руками за то, что когда-то было приятным кожаным салоном минивэна, хрустя осколками стекла, иду вперед. Вот она, моя любимая. Сидит в кресле, руки безвольно опущены, голова повернута в сторону. На левой стороне груди вижу две зияющие дыры, залитые кровью.
– Господи, Максим! – я понимаю, что в неё дважды попали. Спешно, стараясь не разрыдаться, прикладываю два пальца к сонной артерии. И… не ощущаю пульса.
– Нет! Максим! Нет! Ты жива! Жива!!! – начинаю спешно отстегивать её. Ремень безопасности, на моё счастье, сразу поддается, отщелкивается и стягивается в сторону. Я хватаю мажорку, прижимая к себе, и тащу вглубь салона, укладываю на пол, попутно ладонью расчищая площадку. Наплевать, что там осколки и мусор, ранящий мои ладони. Я должен спасти любимую!
Бережно кладу её, потом вспоминаю, как делать непрямой массаж сердца. Кажется, надо одну ладонь положить на нижнюю половину грудины так, чтобы пальцы были ей перпендикулярны, поверх другую ладонь. А теперь быстрые толчки. 80 ударов в минуту. Раз, два, три… Давай, Максим, возвращайся к жизни. Четыре… пять… шесть… семь… Пожалуйста, я не смогу жить без тебя, не хочу! Восемь… девять… Так… слушаю… не бьется!!! Без паники, Сашка, без паники. Десять… одиннадцать… двенадцать… Я продолжаю короткие давящие движения, и нет теперь на свете ни одной вещи, которую бы хотел я так же сильно, как услышать удары сердца любимой женщины.
Слышу какой-то шум рядом. Это со скрежетом раскрывается дверь – её снаружи вытягивают словно клещами. Вижу краем глаза двух крепких мужчин в форме спасателей. За ними мелькают белые халаты медиков. Они прорываются внутрь салона, бесцеремонно отпихивая меня в сторону. Теперь уже им предстоит вернуть Максим к жизни. Я бессильно сажусь на драное кресло и… снова проваливаюсь в забытьё.
Не знаю, сколько времени прошло. Открываю глаза, и, как по мановению волшебной палочки, я уже в больничной палате. Ощущаю себя гораздо лучше, хотя по-прежнему немного кружится голова, но сверху на ней ощущаю повязку. Не слишком большую, значит, ничего серьёзного. Иначе запеленали бы мой мозг, как малыша. В палате лежу не один, рядом стоит ещё одна койка, на ней – о, какие люди и без охраны! Альберт Романович. То ли спит, то ли без сознания по-прежнему. К его руке прикреплена капельница, но в ней не кровь, а какое-то прозрачное вещество.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я сажусь на кровати, и палата внезапно скользит куда-то. Ух! Словно с горы лечу. Зажмуриваю глаза и крепко цепляюсь пальцами за койку. Сейчас пройдет. Обязано пройти. Я должен узнать, как Максим. Важнее этого сейчас ничего для меня не существует. Пытаюсь встать, но как сделать это, если пространство словно тает и стекает мне под ноги? Вот же зараза. Сцепляю зубы. Не сдамся. Хочу видеть любимую, и точка!
– Вы куда, Саша-сан, – слышу знакомый голос. Сквозь пелену расфокусированного взгляда вижу Горо. Он спешит ко мне от двери, придерживает за локоть, не давая повалиться снопом.
– Максим… Что с Максим?!
– Она пережила клиническую смерть. У неё два ранения, в плечо и в живот. Первое неопасное, второе – да. Сейчас ей делают операцию, – доложил японец. Помолчал и добавил, поклонившись. – Простите нас, Саша-сан, мы с Сэдэо очень виноваты перед вами.
– За что? – мне от новостей о том, что Максим жива, становится чуточку лучше, и хотя тревога не покидает, всё ж не могу понять, чем провинились телохранители.
– Мы не имели права оставлять вас без охраны, – говорит Горо. – Это было крайне непрофессионально с нашей стороны. Будь мы самураями, сделали бы себе сеппуку, – произнося такие серьезные слова, японец смотрит вниз, опустив голову. Он даже вытянулся передо мной по стойке «смирно», руки по швам, ноги вместе.
– Вы не виноваты, – отвечаю ему. – Максим приняла решение отправиться за этим, – я кивнул в сторону Альберта Романовича, – самостоятельно, никто её не уговаривал. Так что ответственность лежит на нас обоих.
– Как скажете, Саша-сан, но позвольте мне остаться при своем мнении.
– Хорошо, – я пожимаю плечами. Силы меня окончательно оставляют. Ложусь на койку. – Тех, кто в нас стрелял, нашли?
– Нет, – отвечает Горо с сожалением. – После того, как ваш минивэн вылетел с трассы и несколько раз перевернулся, нападавшие скрылись. Через несколько километров полиция нашла брошенный автофургон. Его сожгли, чтобы скрыть следы. Одни гильзы остались от автомата.
– Да сколько же это будет продолжаться? – задаю, по сути, риторический вопрос, поскольку сам не знаю на него ответ. – Получается, завтрашняя операция прахом пошла.
– Если вы разрешите…
– Что? Думаете, всё провернуть без Максим? Ничего не получится, – говорю расстроенный до глубины души.
– Я думаю, Максим-сан, если бы смогла теперь ответить, наверняка сказала продолжить начатое без неё, – сказал Горо. – Мы с Сэдэо в этом уверены.
– А где он, кстати?
– Охраняет операционную, – ответил Горо. – Мы теперь, да простите нашу навязчивость, с вас обоих глаз не спустим.
– То есть Сэдэо завтра с нами не поедет?
– Поедет.
– А как же Максим?
– Мы позвонили вашему… её отцу, Кириллу Андреевичу, чтобы сообщить о происшествии, – доложил японец. – И он сказал, что направит сюда подмогу.
В этот момент в дверь постучали. В ответ на моё «войдите» зашел крупный мужчина под два метра ростом, с короткой стрижкой, суровым лицом и видом бойца смешанных единоборств. Только выражение было умное, а не изуродованное и страшное, как это бывает обычно у тех, кто ничего не умеет, кроме как кулаками махать, и часто пропускает удары.
– Здравствуйте, Александр Кириллович, – сказал вошедший. – Меня зовут Игорь Владимирович Исаев, служба безопасности холдинга «Лайна». Ваш отец приказал нам обеспечить безопасность Максимилианы Альбертовны.
