А в Москве борьба вокруг Ягодкина продолжалась.
В Завидове в декабре 1975 года во время работы над очередным партийным документом в присутствии Брежнева зашла речь о Ягодкине. Леонид Ильич, вспоминал Черняев, будучи в минорном настроении сетовал на то, что его не понимают коллеги. Александров-Агентов заметил:
– А что вы хотите, если во главе московской идеологии стоит Ягодкин…
– Мне о нем говорили, – сказал Брежнев. – Но Гришин, который его не очень раньше жаловал, теперь стал его защищать. Это, говорит, когда Ягодкин секретарем парткома МГУ был, он говорил, что ему, видите ли, не нравится Брежнев. А в МГК он вроде хороший стал. Нужна мне его любовь!
Сидевшие за столом воспринимали Ягодкина однозначно – «черносотенец и сталинист, организатор разгрома в институтах экономики и философии». Тут все и заговорили:
– Как же так, Леонид Ильич? Ведь он наносит вред партии. Все от него стонут. А тут он еще двуспальную передовую в «Новом мире» опубликовал – если ее внимательно прочитать, ясно, что она против линии XXIV съезда в области культуры. И Ленина там нагло переврал. Немыслимо такого человека и после XXV съезда оставлять…
Брежнев слушал, слушал, поглядывая то на одного, то на другого, и сказал:
– Ладно, вернусь в Москву, поговорю с Гришиным.
В это время приехал первый заместитель заведующего международным отделом ЦК Вадим Валентинович Загладин. Он привез записку о разговоре с одним из руководителей Итальянской компартии. Тот будто бы сказал Загладину:
– Вы утверждаете, что у вас нет оппозиции. Да у вас внутри партии оппозиция! Вы посмотрите статью Ягодкина в «Новом мире». Разве она совпадает с линией XXIV съезда?
За завтраком Александров-Агентов шепнул Загладину:
– Вадим, сейчас самый момент. Положите перед Леонидом Ильичом записку.
Загладин подошел к Брежневу, объяснил, с чем приехал, и попросил прочитать.
Брежнев читал долго и внимательно. Положил записку в карман и обернулся к Загладину:
– Мы тут уже обсуждали этого человека. Приеду в Москву, обязательно поговорю с Гришиным.
Надо понимать, разговор состоялся.
28 декабря 1975 года Черняев присутствовал при беседе своего шефа Бориса Пономарева с Гришиным.
– Нет, нет, Виктор Васильевич дело не в недоверии – убеждал Гришина Пономарев. – Но, знаете, нехорошо, если у вас был такой разговор о Ягодкине, и после этого он открывает в Колонном зале важное политическое мероприятие… Вы, конечно, извините, что мы доставляем вам лишние беспокойство, но лучше, если вечер откроет Греков, второй секретарь.
Пельше и Пономарев должны были на следующий день выступать в Колонном зале Дома союзов на торжественном вечере, посвященном столетию Вильгельма Пика. Открыть вечер было вначале поручено Ягодкину. Но после разговора Брежнева с Гришиным от его услуг отказались.
Суслов немедленно избавился от Ягодкина. Его убрали из горкома, назначили заместителем министра высшего и среднего специального образования по кадрам. Политическая карьера рьяного идеолога закончилась. В 1977 году Ягодкина отправили на пенсию под предлогом слабого здоровья. «Не то чтобы Суслов был либеральнее Ягодкина, – говорил Наиль Биккенин, много лет проработавший в отделе пропаганды ЦК, – но он был умнее и опытнее».
А вот Демичева сочли слишком мягким и либеральным для идеологической работы. После смерти Фурцевой Брежнев осенью 1974 года переместил Петра Ниловича на пост министра культуры. Причем совершенно неожиданно – его ближайшие подчиненные узнали об этом из программы «Время».
Демичев пытался отказаться от назначения. Пришел к Брежневу. Леонид Ильич принял его в присутствии своего охранника и даже не предложил сесть. Твердо сказал:
– Доводы считаю неубедительными. Вопрос сейчас будет решаться на политбюро.
Петр Нилович ушел расстроенный.
Но лично против Демичева Леонид Ильич ничего не имел, поэтому сохранил за ним кандидатство в политбюро.
Новым идеологическим секретарем сделали главного редактора «Правды» Михаила Васильевича Зимянина.
Первоначально на этот пост намечали назначить другого человека – тогдашнего председателя Государственного комитета по делам издательств, полиграфии и книжной торговли Бориса Ивановича Стукалина. В марте 1976 года, во время работы XXV съезда партии, заведующий общим отделом ЦК Черненко передал Стукалину, что нужно зайти к Суслову.
Михаил Андреевич, как всегда с непроницаемым лицом, произнес:
– Мы будем предлагать избрать вас на съезде членом ЦК, а затем на пленуме – секретарем Центрального комитета по пропаганде. Что вы на это скажете?
Его лицо на мгновение осветилось улыбкой, что выражало крайнюю степень расположения к собеседнику. Стукалин пишет в своих воспоминаниях, что искренне отказался от высокого поста и предложил вместо себя Зимянина.
– Хорошо. Мы подумаем и еще раз вернемся к этому разговору, – ответил Суслов.
На следующий день во время перерыва на съезде Стукалина соединили с Михаилом Андреевичем.
– Мы тут посоветовались и решили согласиться с вами. О нашем разговоре – молчок! Понятно?
Михаила Васильевича Зимянина считали либералом и прогрессистом. Ни тем ни другим он не был. Просто живая газетная работа не располагала к идеологической свирепости. Редактор «Правды» был в ту пору больше известен своей страстью к шахматной игре.
Однажды только что назначенного в «Правду» заместителем главного редактора по вопросам теории Виктора Григорьевича Афанасьева остановил помощник Зимянина:
– Вы играете в шахматы?
– Играю, и довольно сносно, – ответил Афанасьев.
– Не говорите главному, что вы шахматист, иначе он вас шахматами замучает, – шепотом посоветовал помощник.
«Зимянин действительно оказался заядлым шахматистом, – писал Афанасьев, – он мог играть после рабочего дня хоть до самого утра. Играл слабовато, проигрыш переживал болезненно, быстро „заводился“ и сражался до тех пор, пока не выигрывал. И только после победы спокойно уезжал домой».
Один из сотрудников аппарата ЦК вспоминал Зимянина:
«В то время вполне милый, даже забавный человек, любитель двух французских фраз, которыми, видимо, и ограничивались его познания в этом языке: „Entre nous soit dit“ (между нами говоря) и „En globe“ (в целом).
Михаил Васильевич Зимянин, бывший партизан, сделал после войны карьеру в родной Белоруссии. В 1946 году стал вторым секретарем Гомельского обкома, затем министром просвещения. В 1947 году его утвердили секретарем, потом вторым секретарем ЦК компартии Белоруссии.
«У Зимянина была феноменальная память, цепкий взгляд, – вспоминал хорошо знавший его генерал госбезопасности Эдуард Болеславович Нордман. – Перед ним за многие годы прошли сотни людей. Но и через год, и через пять, и через десять он мог по памяти восстановить все анкетные данные человека, если эта анкета когда-то уже лежала у него на столе.
