Нечай натянул сапоги и сам пошел топить баню – Мишата об этом напрочь забыл. Хоть погреться немного, завтра не до этого будет. Там, перед печкой, его и нашли Гришка с Митяем.
– Дядь Нечай… – Гришка сунул голову в парную.
– Чего тебе? – недовольно огрызнулся тот.
– Правда это, что ли? Про батоги? – Гришка протиснулся внутрь и втянул за собой братишку.
– Правда, правда… – проворчал Нечай, – отстань.
– Ты теперь не будешь нас учить, да? – спросил Митяй.
– Кто тебе сказал? – Нечай хмыкнул.
– Так ведь боярин запретил же? – Митяй ахнул.
– Да ну и что? Мало ли что он запрещать мне будет?
– И сегодня будешь? – Гришка округлил глаза.
– Сегодня – точно буду. А завтра, наверное, не выйдет…
День шестой
– Сдохнет… – один из надзирателей сплевывает на земляной пол.
– Кто его знает? Может, и нет, – пожимает плечами второй.
– Да сдохнет, посмотри!
Их голоса доносятся до Нечая как будто через толстую стену. Он лежит на досках, настеленных на пол, и даже не чувствует боли. Знает, что она есть, но не чувствует. В голове плавает муть – то накатывает, то немного проясняется, то давит так сильно, что льется кровью из носа. Хорошо, что не в яму… Если он выжил тогда, в яме, то теперь тем более выживет. Он выживал трижды, выживет и в четвертый раз.
– Водкой полить все равно надо, – вздыхает второй надзиратель.
– Да жалко на него водки! – возражает первый, – и возни сколько! И потом, тогда он точно сдохнет.
– Надо попробовать…
Муть в голове снова накатывает и плещется в глазах грязно-синей рябью. Чужие слова проходят сквозь него, не оставляя следов. Много слов, много людей вокруг. Сладко пахнет тухлой кровью…
Его держат четверо монахов, крепко прижимая к полу плечи, поясницу и ноги, когда пятый начинает лить водку на спину, стирая запекшуюся кровь жесткой тряпкой. Сначала Нечай ничего не замечает, равнодушно рассматривая узор, складывающийся под закрытыми веками, а потом муть рассеивается, высветляется за одно короткое мгновение – неожиданная боль рвет из него жилы, слезы градом катятся из глаз, он хрипит – потому что кричать уже не может – бьется, и четверо монахов, ругаясь, еле-еле его удерживают.
Приснится же… И вовремя как!
А главное – не было никакого четвертого раза! Не было! И конных монахов в конце дороги не было тоже! Он убежал, он дошел до дома, и никакого четвертого раза не было! Да, водкой поливали, было… И рвался, и хрипел, и едва с ума не сошел. Но не в клети – на улицу выносили.
Нечай встряхнул головой: за окном выл ветер и метался снег. В детстве он очень любил слушать метель по ночам и представлять, как под окнами бродят дикие звери, как там холодно и неуютно, а дома тепло и безопасно. И теперь от заунывного плача за окном ему стало спокойно и хорошо: это там, где-то, это не с ним, это просто сон… Тепло и безопасно. К вою ветра примешивались тихие всхлипы, будто на самом деле кто-то плакал, и Нечай не сразу понял, что доносятся они из угла, где спит мама.
Он потихоньку вылез из-под тулупа, стараясь спрыгнуть с печки неслышно, прошлепал к ее лавке и присел на одно колено.
– Мам… – шепнул он ей в ухо, – мамочка… Ну прости, что я на тебя накричал… Я не хотел, правда.
Мама поднялась, села и прижала его лицо к груди. Сначала она не могла сказать ни слова, только слезы бежали и капали Нечаю на голову, а потом выговорила, тоненько и тихо:
– Люди глазеть станут… Мальчика моего… а они – глазеть станут…
– Мамочка, ну не плачь. Ну пожалуйста, – Нечаю стало ее так жалко, что он и сам едва не разревелся, – ничего страшного, правда… Я тебе честно говорю, это я легко отделался… Радоваться надо, что к архиерею не отправили. Ну не плачь, мамочка…
– Сыночек мой бедненький, – мама всхлипнула и осторожно погладила его плечи, словно боялась причинить боль, – я понимаю, я не буду плакать. Как же так… А вдруг насмерть убьют?
– Мам, это не страшно… Я здоровый, никто меня не убьет.
– Да какой же ты здоровый? Мишата вот здоровый, а ты худенький у меня…
Нечай поднял голову, глядя ей в лицо снизу вверх, и улыбнулся:
– Мам… ну что ты выдумываешь? Я здоровый мужик, а ты меня все как маленького жалеешь… Ничего со мной не станется. И не такое бывало…
Лучше бы он этого не говорил: рыдание выплеснулось из маминой груди, она прижала руку ко рту и судорожно качнулась вперед.
– Дитятко мое… – прошептала она, подвывая, – бедный мой мальчик… И без того натерпелся-намучился… Я пойду к Туче Ярославичу, я ему… я его… в ноги упаду…
– И не думай даже, – Нечай взял ее за плечи, – что про меня люди после этого скажут?
Мишата разбудил его к завтраку, но есть Нечаю вовсе не хотелось. Да и не стоило. Он только получше закутался в тулуп и повернулся на другой бок. Сон развеялся быстро, и на смену ночному спокойствию пришел сосущий страх: как бы Нечай ни прикидывался равнодушным, чем бы ни утешал маму, что бы ни говорил брату – все равно мурашки бежали по спине и до боли сводило живот. Какая разница, в который раз? Какая разница, что бывало и хуже. Бывало когда-то, давно, в кошмарных снах, а наяву все по-другому.
Завтракали молча, даже малые притихли, и молчание было хуже вчерашней ругани и воя. Мишата не представляет, что это такое, иначе… иначе он бы вел себя не так. Или Нечай на самом деле чего-то недопонимает? Он так привык, еще со школы привык, к наказаниям, что не видел в них ничего, кроме боли, которую надо перетерпеть, и обиды, которую можно не прощать. Он никогда не чувствовал раскаянья, ни одно наказание не считал заслуженным, и в своих поступках на них не оглядывался, даже если знал, что ему за это будет. Монастырь его пообтесал, научил быть хитрей и осторожней, но, видно, плохо учил… Наверное, в Рядке к этому относятся по-другому.
– Поднимайся, – проворчал Мишата, когда все вышли из-за стола, – теперь точно пора.
– Ага, – ответил Нечай, зевая и потягиваясь.
– И вы тоже одевайтесь, – кивнул брат старшим детям.
Но неожиданно Полева, которая никогда и полслова не говорила поперек мужа, заявила, что девочек никуда не пустит. Мишата от удивления не решился с ней спорить – Нечай долго ухмылялся, глядя на его вытянутое лицо. Он и сам считал, что детям там делать нечего, тем более девочкам, что бы ни говорил Туча Ярославич. Но, в конце концов – дети Мишаты, ему и думать об этом. Когда же мама достала из сундука подаренный ей платок, Нечай решил вмешаться.
– Мам… – он отозвал ее в сторону и усадил на лавку в углу, – мамочка, не ходи…
– Да как же…
– Не ходи, мамочка. Я тебя очень прошу.
– Правда, мама, оставайтесь дома, – кивнула Полева, – с детьми побудете… Я пойду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});