– Мам… – он отозвал ее в сторону и усадил на лавку в углу, – мамочка, не ходи…
– Да как же…
– Не ходи, мамочка. Я тебя очень прошу.
– Правда, мама, оставайтесь дома, – кивнула Полева, – с детьми побудете… Я пойду.
И Мишата на этот раз с ними согласился. Мама еле-еле позволила всем троим себя уговорить, и, когда Нечай уже оделся, долго прижималась к его груди и не хотела отпускать. Вместе с ней обниматься лезла и Груша, да и Надея – обычно сдержанная – норовила подержать Нечая за руку.
– Да ладно, девчонки… – Нечай потрепал обеих по головам, – все хорошо будет.
На дворе колкий ветер гонял по земле сухой снег, сплошная белая дымка облаков обещала скорый снегопад – Нечай зябко поежился и поднял воротник. На улицу он вышел первым, как ни в чем ни бывало, Мишата же стыдился, краснел, топтался у калитки, и только потом, вздохнув и подняв голову, решился перешагнуть через порог. Гришка и Митяй выскочили вслед за отцом, нагнали Нечая и взяли его за руки с двух сторон.
– Это все ерунда, дядь Нечай… – Гришка заглянул ему в глаза снизу вверх, – говорят, боярин нам нарочно прийти велел, чтоб мы тебя любить перестали. Мы тебя любить не перестанем.
Полева взяла мужа под руку, и они двинулись вслед за Нечаем и детьми, будто шли в церковь или на рынок. На улице уже появились соседи – двое шли впереди, и три пары догоняли их сзади. Стоило Нечаю показаться им на глаза, как до него тут же донесся удивленный, любопытный шепоток, и взгляды неприятно защекотали спину. И вправду как-то неловко… Ну и пусть! Нечай оглянулся с ухмылкой: Мишата покраснел еще больше, но головы не опустил, Полева же и бровью не повела.
– Мишата! – крикнули сзади, – погодите!
Брат не остановился, и кузнецу с женой пришлось прибавить шаг.
– Да погоди же! Вместе пойдем, – кузнец запыхался.
Нечая тем временем догнал Стенька с братьями.
– Мы тоже с вами, – он пошел сбоку от Гришки, а два его брата выступили вперед.
Шепот за спиной сначала стал громче, и Нечай отчетливо расслышал слова «идол» и «Рядок». Это хорошо… Это очень хорошо… Чем больше людей поверит в идола, тем трудней Туче Ярославичу будет его сжечь.
Перед выходом на дорогу сзади пристроился запыхавшийся Федька-пес – его родители шли сзади и качали головами: высокая, дородная мать и тщедушный, низкорослый отец.
– Погодите! Ну погодите же меня! И я с вами хочу! – издалека начал кричать Ивашка Косой, – ну подождите меня!
По дороге, в сторону рынка народ тек рекой. Мальчишки обступили Нечая тесней, и угрожающе зыркали по сторонам, словно защищали его от чужих любопытных взглядов. Только взгляды эти не были ни враждебными, ни осуждающими. Шептались, конечно, глазели и даже пальцами показывали, но беззлобно. Нечай прислушивался к их словам, и все больше убеждался, что был прав:
– …всем миром поклониться…
– …деды искали…
– …не побоялся боярину правду сказать…
– …гробовщик говорил…
– …чтоб спасти Рядок от нечисти…
Ивашка Косой догнал их быстро и, как хвост, ухватил Нечая за полушубок.
– Мы с тобой пойдем, – сказал он с некоторым опозданием, – пусть боярин не думает…
Нечай так и вышел на рынок – облепленный ребятами со всех сторон, будто это они привели его с собой, а не он их. Надо сказать, без них он бы чувствовал себя значительно хуже.
Туча Ярославич, в сопровождении десятка дворовых, давно приехал – при въезде на площадь, где обычно проходил сход, остановилось четверо саней. В санях, запряженных тройкой лошадей и заваленных шубами, сидели трое «гостей» боярина. Туча Ярославич прибыл верхом – его черный конь был привязан к забору. Кони фыркали и перешагивали с ноги на ногу, колокольчики под дугами тихо позвякивали, и ни вой ветра, ни нарастающий шум голосов их не заглушал. Среди дворовых Нечай разглядел выжлятника – мрачного и злого, еще пару псарей, двух егерей, остальных он только видел в усадьбе, но по имени не знал.
Вместо телеги на еле заметном возвышении стояла широкая скамья, взятая из трактира – телегу отодвинули к забору, на ней сидели дворовые. Скамью слегка подзамело снежком – у Нечая по спине пробежал нехороший холодок. На морозе быть битым гораздо хуже, чем в тепле. Разве что крови меньше.
Сбоку, у забора, притулился Афонька – то победно вскидывал глаза, то виновато опускал голову: сам не знал, радоваться или стыдиться. Отсутствие Гаврилы Нечая порадовало. Староста сидел на колоде, уперев руки в колени, как всегда на сходе, только на этот раз колода стояла в стороне, и смотрел староста преимущественно в землю. Сидел он давно – его сапоги по щиколотку занесло снегом.
Мальчишки прижались к Нечаю со всех сторон и исподлобья глядели на боярина, который раздавал указания дворовым. Сзади остановились Мишата с Полевой, кузнец и его жена, родители Федьки, соседи с улицы…
– Явился? – Туча Ярославич повернулся к ним лицом и с презрением глянул на ребят.
– А куда ж деваться? – Нечай с усмешкой пожал плечами.
– Все не нарадуешься? – хмыкнул боярин в ответ.
– Не плакать же мне, в самом деле, – широко улыбнулся Нечай.
– Ну-ну… – проворчал боярин, – посмотрим…
Люди все пребывали – шутка ли, четыреста дворов! И не сход, не служба в церкви: событие редкое, можно сказать – исключительное.
Туча Ярославич не стал дожидаться, пока все соберутся, и кликнул Ондрюшку, развалившегося в санях. Тот встал, нехотя, ежась от холода, и полез за пазуху: боярин успел сочинить приговор на три листа – его-то и полагалось Ондрюшке зачитать. Афонька заволновался: подобрался и начал настороженно бегать глазами по сторонам.
– Иди сюда, – Туча Ярославич поманил Нечая пальцем, – и этих… апостолов своих оставь…
Нечай с трудом оторвал от себя руки мальчишек и даже шикнул на них:
– Все. К мамкам идите!
– Дядя Нечай! – вдруг крикнул Стенька, – ну прости меня! Я хотел, как лучше, правда!
Нечай подмигнул ему, махнул рукой и подошел к боярину. Тот развернул его лицом к толпе, и Нечай едва не присвистнул: народ заполонил всю площадь, молодые парни в задних рядах подтаскивали лотки с рынка, залезали на них, чтоб лучше видеть, и тащили к себе хихикающих девок. Бабы в пестрых платках поверх шапок, мужики в начищенных сапогах – как на праздник пришли. Хорошо хоть детей было немного, да и те прибежали сами. Наверное, Мишата в чем-то прав: остановившись напротив толпы, Нечай остро ощутил неловкость и одиночество.
Ондрюшка, оказывается, ко всем своим достоинствам, обладал зычным голосом и талантом ритора: читал он о бесчинствах Нечая прочувствовано, и даже помогал себе руками. Люди слушали его, переговариваясь, переминаясь, и совершенно речи не оценили: некоторые выкрикивали что-то веселое, вызывая смех стоящих рядом, некоторые откровенно скучали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});