Можно было бы попробовать объяснить ему, что я такой же, просто у меня методы другие, но вряд ли бы он мне поверил.
Я бы не поверил, будь я на его месте.
Понимаете, очень трудно доверять тому, о ком ты заранее знаешь, что он — монстр. Я это по себе знаю.
— Ну да, — сказал я. — Наверное, у меня хреновая репутация. Но у тех ребят, из-за которых я сегодня сюда приперся, не только репутация хуже моей. У них вообще все хуже.
Такие вещи нужно говорить проникновенным голосом, глядя собеседнику прямо в глаза. Я знаю теорию, просто она у меня плохо с практикой стыкуется. У меня получилось бы, если бы мы сейчас в моем офисе сидели или в хорошо освещенном кафе, где вокруг полно живых людей. Но есть места, где я должен видеть не только лицо своего собеседника.
— Считаете себя меньшим злом? — Карим усмехнулся.
— Вроде того.
Краем глаза я заметил тень, скользнувшую от угла здания куда-то в россыпь памятников. Дернулся было ей вслед — и тут же остановился. Сука оставалась спокойной. В сумерках все еще можно было разглядеть ее рыжий хвост, мелькающий меж сугробов у забора.
Никто же не говорил, что мы на кладбище одни будем, а специально обученные люди аккуратно эвакуируют весь лишний персонал. Для того чтобы поймать чудовище, сначала нужно выманить его из норы. А оно не выйдет, если заподозрит, что вокруг полно охотников.
В этот момент к воротам подъехала темно-зеленая «Лада-Калина» — из тех, на которых заводские инженеры на дачу добираются, только почище. Аккуратно затормозила возле самой калитки. Так плавно, что я готов был душу прозакладывать — внутри эта машинка гораздо дороже, чем снаружи.
Она не то, чем кажется.
— Не думайте, что меня так просто убедить. — На меня Карим не смотрел, но я его недоверие кожей чувствовал — сыпучее, едкое, как морская соль. — Слова — это только слова. Они ничего не значат. Может быть, вы действительно лучше тех, за кем мы пришли, но это не отменяет того, что вы — чудовище.
Дверь машины хлопнула; полковник Цыбулин направился к нам, на ходу выщелкивая из пачки сигарету. И на лице у него было то самое выражение, какое пытаются изобразить актеры в рекламе пакетированного сока. Только у них это куда хуже выходит. Он сиял так, как будто в мире больше не существовало зла, и это было его личной заслугой.
— Знаю. — Я кивнул. — И если я окажусь достаточно страшным чудовищем, есть шанс, что мы все сегодня останемся живы.
Не знаю, зачем я это ему объяснял.
Что бы я ни сказал, он бы все равно продолжал считать меня кем-то вроде пособника дьявола.
— Я вижу, вы уже нашли общий язык, — жизнерадостно сказал Цыбулин.
Карим посмотрел на меня — и промолчал. Я неопределенно пожал плечами. Полковник был настроен на маленькую победоносную войну, а это самый правильный настрой для того, чтобы с кем-нибудь сцепиться.
Во всяком случае, у меня всегда так.
Спустя пару минут у ворот остановился крытый грузовик. Из кабины выпрыгнул рослый светловолосый военный лет сорока, со шрамом поперек правой щеки. Он был одет так, как одеваются чиновники средней руки, берущие скромные взятки и ничего особенно не решающие, — серые брюки со стрелками, приличное шерстяное пальто и черные ботинки, начищенные до блеска. Но за чиновника его даже слепой не смог бы принять.
Бывают люди, на которых даже банный халат будет выглядеть разновидностью военной формы. Вот этот как раз из них был.
— Это и есть ваш эксперт? — презрительно спросил он, смерив меня взглядом. — Вуду-шмуду, да?
И рукой такое движение сделал, как будто у него в ней была невидимая погремушка.
Отличная команда подобралась, я считаю. Лучше не бывает. Один думает, что я чудовище, а второй — что мошенник.
Конечно, я мог бы гавкнуть на него, потому что это было не очень-то вежливо. Запросто. Или, например, развернуться и двинуться к ближайшей остановке. Но кладбищенские автобусы все равно уже не ходили. И еще — у них не было больше никого, способного вовремя понять, если что-нибудь пойдет не так.
Это очень здорово, когда у тебя в запасе есть полный грузовик бравых парней с автоматами, готовых стрелять в любого негодяя, не требуя доказательств того, что это негодяй.
Очень здорово.
Но далеко не всегда достаточно.
— Я не специалист по вуду, — сказал я. — И вообще не религиовед.
— Наверное, я должен был предупредить, но у меня не было такой возможности. Кое-что поменялось в последнюю минуту. — Извиняющихся ноток в голосе полковника Цыбулина не было от слова «совсем». Любопытно. — У нас сегодня совместная операция с группой майора…
— Караев, — буркнул блондин, не дав ему договорить. — Силовая поддержка.
Интонация была такая, словно он выругаться хотел, но в последний момент сдержался.
А вот это было еще интереснее. Впервые вижу майора, который позволял бы себе так вот запросто перебить целого полковника. Селиверстов в присутствии Цыбулина почему-то совершенно иначе себя вел.
— Штейн, — помедлив, отозвался я. — Консультант по сверхъестественным вопросам.
Расплывчато, зато верно.
Не представляю, кем я записан в расчетной ведомости у Цыбулина, но с точными формулировками пусть он сам разбирается. У меня своих проблем полно.
— Вы привлекли к операции гражданское лицо? — Правая бровь майора Караева неудержимо поползла вверх, как пенка на кипящем молоке.
— По нашим сведениям, это лучший в России специалист по практической некромантии, — негромко отозвался полковник Цыбулин.
Прозвучало это очень впечатляюще. Жаль, что я вряд ли смогу включить эту фразу в резюме, когда у меня опять кончатся деньги. Честно сказать, у меня и резюме-то никакого нет.
— Хотите сказать, он оживляет трупы и отдает им приказы? — деловито уточнил майор Караев.
И что-то мне не понравилось, как он это сказал. Слишком ровно, слишком безразлично. Я знал эту интонацию. Я сам так говорю, когда предмет разговора меня интересует так сильно, что показывать этого никак нельзя.
Например, когда на рынке торгуюсь.
Цыбулин открыл рот, чтобы ответить — упрямый, как черт, насупленный. Но я не дал ему этого сделать. Терпеть не могу, когда кто-нибудь вместо меня про мою работу рассказывает. Не потому, что я такой гордый, просто обычно ерунда выходит.
— Или я сильно ошибаюсь, — сказал я очень, очень медленно, — или вы меня спутали с теми, за кем мы все сюда пришли. Я не оживляю. Я укладываю назад тех, кого заставили подняться. Разница невелика, но она есть. Я не делаю из людей рабов, мотивируя это тем, что они все равно уже умерли. Принципиально. Знакомое слово?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
