бортовых запоров постепенно затихали в спокойно дремлющем сосновом бору. Злобно сплюнув, Гинтас развернулся и покатил в противоположную сторону.
8
После ухода Ниёле Раполас Кунчинас и его жена, кое-как справившись с обычными утренними делами, слонялись по комнатам, не находя себе места. Настроение у обоих подавленное, будто в чем-то виноваты, будто сами себя обокрали. Покой воскресного полдня угнетал и душил. Они даже боялись смотреть друг другу в глаза, не знали, о чем говорить. В душе каждого все яростнее разгорался огонь злых упреков, горький дым которого поднимался до горла.
Первым не выдержал муж. Он стоял у окна и, потягивая сигарету, смотрел на улицу. Даже не обернувшись, лишь слегка наклонив голову, процедил сквозь зубы:
— Это ты во всем виновата!
— Я? Почему? — возмутилась Морта.
— Родила бы свою…
— Ах, ты снова?! — женщина взвилась, как ужаленная. — Кажется, мы с тобой уже давно обо всем договорились! Поровну вину поделили.
— Легко ты вину делишь, — со все возрастающим раздражением произнес Кунчинас.
У Морты затряслись руки.
— Страшный ты человек, Раполас! Это же садизм — находить удовольствие в том, чтобы причинять мне боль, — выкрикнула она и, почувствовав, что не в силах сдержать закипевшие слезы, выбежала из гостиной. Ее мелкие нервные шажки простучали по коридору, хлопнула дверь. Морта очутилась в кабинете мужа. Тут она частенько сиживала за письменным столом, читая книгу или готовясь к урокам, когда еще работала в школе. Сейчас Морта была так взволнована, что не могла бы объяснить, зачем вдруг забежала сюда. Кинулась к окну, но вскоре отвернулась от него и подошла к столу. Механически выдвинула средний ящик. Тут в беспорядке валялись разные мелочи — коробочки, карандаши, инструменты. Взгляд Морты сначала бездумно скользнул по всем этим вещицам, ни на чем не задерживаясь, и лишь через какое-то время остановился вдруг на ключиках, нанизанных на колечко. Это было ключи от гаража и их собственной машины. Морта умела водить и любила новенькие «Жигули». Захотелось немедленно спуститься в гараж и укатить к матери. В родительском доме легче проходят все обиды, успокаивается сердце, может, там станет ей яснее, как жить дальше.
Сжав в кулаке связку ключей, Морта вышла в коридор, накинула плащ, приоткрыла дверь гостиной и бросила мужу:
— Я уезжаю!
Раполас оторвался от окна, возле которого стоял.
— Куда это?
— К маме, — ответила она и прикрыла дверь.
Снова отвернувшись к окну, Кунчинас прислушивался к ее удаляющимся шагам. Услышал, как жена минутку потопталась на цементных ступеньках крыльца. Потом под ее подошвами заскрипел мелкий гравий, которым была усыпана дорожка, ведущая мимо клумбы с георгинами к гаражу, оборудованному в полуподвале их коттеджа. Звякнул отпираемый замок, лязгнул отодвинутый засов. На какое-то время все утихло, потом послышалось жужжание стартера и пофыркивание заведенного мотора.
Кунчинас вслушивался в эти звуки и чувствовал, что внутри у него нарастает какое-то неясное, тревожное чувство. Словно в зыбкое болото превращается твердый пол гостиной. Когда же в белых «Жигулях», выкатившихся на улицу, мелькнуло лицо жены, он вздрогнул — тревога за свое будущее, за ближайший час и завтрашний день ледяным острием кольнула сердце.
— Подожди, Морта! — крикнул он, распахивая окно. Но машина уже удалялась и вскоре скрылась за липами на повороте.
Кунчинас проводил ее глазами, потом закрыл окно и, опустошенный, рухнул в кресло. «Что случилось? — спрашивал он себя. — Почему я остался один? Кто виноват? — И тут с чувством стыда вспомнил свои дурацкие упреки, брошенные жене. — Почему я сорвался? Зачем обидел? И как только язык у меня повернулся ляпнуть такое? Куда девалось мое самообладание? А может, я нередко так поступаю, даже не замечая этого?» — все суровее корил себя Кунчинас. Разбуженная душевным потрясением совесть беспощадно и придирчиво перетряхивала всю его теперешнюю жизнь. Вспомнились нередкие случаи в кабинете, в поле, на фермах, когда, распалившись, начинал он крыть на чем свет стоит какого-нибудь проштрафившегося человека. Обычно вина бедняги была куда меньше председательского гнева. А он разъярялся, пьянел от сознания своей безнаказанности, от власти, которую давал ему пост. Случалось, что во время такого разноса он на краткий миг ощущал вдруг то ли некий стыд, то ли укоры совести. Однако приступ гнева, внезапно овладевавший им, захлестывал робкую протестующую мысль. Накричит, обругает, гнев как бы выплеснется вместе со злыми словами, и председатель уже спокойно и даже предупредительно вежливо разговаривает с тем же самым человеком, которого только что ругательски изругал. «Неужто я таким и в семье бываю?» — горько спрашивал себя Кунчинас.
Снова его мысли обратились к прошлому. В памяти высвечивалось то одно, то другое событие, о которых он обычно и не вспоминал. Да, и с женой бывал он иногда груб. Вспыльчивый, неуправляемый… Такого мог наговорить, ни за что ни про что обидеть… А с дочерью? Нет! На Ниёле он никогда и голоса не поднимал. В чем в чем, а в этом его упрекнуть нельзя.
Кунчинас, сгорбившись, сидел в кресле, но вдруг выпрямился, поднял голову и стал озираться по сторонам. Его глаза перебегали с предмета на предмет, будто что-то искали и не находили. Подумалось о том, с какой радостью замышляла жена свои перестановки, как любила обновлять комнаты, двигать с места на место мебель. Что ее толкало? Вероятно, считала, что перестановки помогают менять и разнообразить жизнь. Ну и переставляй себе, если нравится! Больше он не станет возражать. Даже сам согласен помочь. Для книжной секции торцовая стена лучше подходит…
Уже стемнело, когда жена, вернувшись из своей поездки, нашла Кунчинаса за серьезным занятием: скинув пиджак и засучив рукава рубашки, вспотевший и раскрасневшийся, он расставлял книги в сверкающей стеклами секции, которая была на новом месте. Морта удивленно глянула на его занятие и иронически усмехнулась:
— Меняешь среду обитания?
Кунчинас только что сунул на полку стопку книг. На мгновение он замер, но, спокойно посмотрев на жену, незлобиво отпарировал:
— Насколько я помню, это твоя идея.
Губы Морты снова тронула ироническая улыбка. Казалось, теперь на все, даже на свои прежние затеи смотрит она сквозь иронию. Словно желая утаить эту свою иронию, женщина отвернулась к окну и уже спокойно, будто обращаясь к стенам, спросила:
— А где Ниёле?
Кунчинас, не закончив работы, опустил руки. Время от времени он взглядывал на жену, словно она сама должна была сказать, где.
Тем временем, как бы отвечая на волновавший их обоих вопрос, на крыльце послышались легкие шаги. Скрипнула входная дверь. Они не сводили глаз с двери гостиной, ведущей в коридор, ловили каждый звук и ждали. По осторожным шагам, по короткой остановке возле вешалки
