взморье, и объяснил ей, как сыпать соль, когда селедка в бочке закроет дно.
– Salt! Vi trenger salt! [125]
И все пришло в движение; множество народу, множество новых лиц; иные обливались по́том, иные просто глазели. Гест сразу ощутил радость, похожую на то оживление, с которым у них на хуторе отправлялись на сенокос, – да только здесь все было гораздо более спешным, более важным, – и таким сверкающе новым. Норвежцы суетились, кричали, подгоняли, ведь селедка слишком залежалась на палубе и в трюме из-за того, что корабль задел подводную скалу. И все же здесь все было как у совсем новичков: не было ни сапог, ни рукавиц. При разделке рыбы фартуки закрывали колени, но башмаки из овечьей кожи размокали от рыбьей слизи, в вязаных варежках было неудобно держать нож. А вскоре и ножей перестало хватать, и тем девушкам, которые захотели примкнуть к работе позже, приходилось бежать домой за резаками или лезвиями кос, чтоб было чем взрезать глотку рыбе.
Норвежцы точно знали, что делали: разделка – женская работа, так оно было у них на родине, у девушек и движения быстрее, и терпение больше, а такой монотонный труд требует выдержки и точности; мужчины же больше подходят для авралов и починов и вряд ли выдержат бесконечные повторения. На родине, в Кристиансунне, бывали такие jenter [126], которые могли разделать в день по десять тысяч рыб и засолить целых двадцать бочек!
Исландским мужчинам было странно болтаться без дела, пока женщины трудятся, но причал не мог вместить всех желающих. В этой стране испытанные работники не привыкли просто так стоять, пока девушки надрываются, так что мужчины просто не представляли, как им быть. Один из толпы не сдержался, выругал происходящее последними словами, а потом сорвал с головы шляпу и запустил ею в «эту чушь». Потрепанная светло-коричневая шляпа приземлилась недалеко от того места, где Гест рядом с Магнусом переводил дух после двенадцатого захода с тазом для акульего жира и любовался всей этой красотой. Он нагнулся, поднял головной убор, но тут же услышал насмешливые крики работников, и тут его разобрало озорство, и он зашвырнул эту потрепанную светло-коричневую шляпу еще дальше. А она вдруг важно, словно летающая тарелка, воспарила над горой сельди, а потом опустилась на ее вершину да так и осталась там лежать, словно виноградина, украшающая торт, так что ее обладателю пришлось бы ждать до конца засолки или лезть за ней, по пояс утопая в рыбьей слизи. Шляповладелец погрозил Гесту кулаком, но тот уже спрятался в толпе норвежцев и не показывался, пока тот человек (а это был один из батраков Кристмюнда) не убежал, ругаясь. Его товарищи молча стояли и смотрели, как работают женщины. Ну-ну… Селедку-то разделывать – это все равно что спицами махать – а кому потом всю эту гадость есть?
Повсюду вокруг дочери фьорда, согнувшись, корпели над селедкой; они пропустили полет шляпы, хотя он и сопровождался криками. Гест заметил, что самая проворная из работниц – очевидно, самая старшая: Хюгльюва из Лощины. Она славилась желчностью – а сейчас сияла как сама владычица света в этой куче рыбы и разделывала ее с выражением абсолютного счастья. По ней – и по всем остальным – было видно одно: слова «труд» и «работа» совершенно не подходили к этому веселью. Здесь радость лучилась как само солнце.
Капитан Мандаль стоял на палубе, радостный, утомленный счастьем, опирался на штаг, смотрел, как суетятся работники; сейчас все задвигалось: от россыпи селедки в отсеках трюма – по мокрому от слизи причалу – в сверкающую гору на взморье. И он улыбнулся про себя: какой здесь работящий народ! И погода хорошая: фьорд прямо как у нас на родине, на севере. Да и женщины красивые! Не только Сусанна: он заметил, что эти раздельщицы сельди одна другой краше. Поразительная страна! Мужчины – или одноглазые пердуны, или расфуфыренные остолопы, – а девушек таких красивых он не видел даже в старые времена в Клаксвике [127]! Девицы, как палтус, мягкие…
Но здесь, чтоб добраться до источников веселья, приходилось копать очень глубоко. От всех этих лиц веяло затяжной усталостью. Это был народ, замученный работой, народ без радости. И все же в глазах виднелся блеск, в руках – мощь, и даже в плечах – радостное ощущение. Им явно хотелось разгуляться на воле.
Норвежца не обмануло его чувство. Тысячу лет труд у исландцев оставался неизменным. Сезонные работы были как неколебимые звенья цепи: сначала окот, потом отсадить ягнят, потом погнать их в горы, потом сенокос, потом забой, вязание шерстяных носков, зимняя путина, весенняя путина… И каждый трудовой день логически вытекал из предыдущего и предвосхищал следующий. И как бы ты ни надрывался – все старания только двигали тебя дальше по этой колее, но никогда не уносили за ее пределы. Прогресса не было. Никто ничего не зарабатывал, трудились лишь для того, чтоб обеспечить себе возможность и дальше заниматься все тем же трудом. Будущее не таило в себе никаких надежд, никаких мечтаний, никакого азарта, оно было всего лишь точной копией прошлого. Вся жизнь исландцев была как бы заперта на огромный замок.
А эта необычная новая работа стала для людей долгожданной переменой. Впервые в истории Исландии дневным трудам сопутствовала надежда, что завтрашние задачи окажутся другими. Наконец эта цепь трудовых будней превратилась в лестницу. И хотя здесь все ползали на карачках, теперь путь лежал вверх.
Глава 11
Рыбья слизь и хло́пок
Когда настал час пить кофе, чета хреппоправителей подошла своей качающейся походкой и принесла поднос, полный свернутых в трубочку блинов, а пастор велел своему Магнусу дать людям напиться воды, потому что день был жаркий. Он лил им воду из двух подойников прямо в рот: стаканов нигде не было, а все ладони были выпачканы в грязи и слизи. Новоиспеченные раздельщицы селедки поднялись с колен, отстонались от болей в спине, дали детям проглотить по блинчику, – и потом продолжили. Арне пришел поздороваться со зрителями: в сапогах до колен и весь в слизи, и тотчас его взгляд упал на его будущую жену, которая стояла там, легко одетая, с мадамой Вигдис и маленькой Кристин – и им было интересно поглядеть на новую эпоху.
– А вы не хотите тоже попробовать? – спросил капитан с милой улыбкой.
– Мне такая работа незнакома, – ответила Сусанна по-датски с исландским акцентом. Она уложила волосы, надела светлое платье с короткими рукавами и наслаждалась возможностью стоять на солнце без пальто; но она сделала полшага назад, когда он приблизился к ним: ей
