понимаю, Зикали, и теперь знаю, чего от тебя ожидать.
Он засмеялся своим странным смехом и продолжал:
— Это хорошо, что ты можешь ожидать. Хорошо в будущем, как и в прошлом, для тебя, Макумазан, ожидать того, кто по-своему смел и не глуп, как Умслопогас. Как какой-то мастер-кузнец, сделавший мне ассегай из красного металла, который я дал тебе, омытый кровью людей, и все равно твой разум останется невинным, а руки чистыми. Такие друзья, как ты, нужны таким людям, как я, Макумазан, и дружба будет хорошо оплачена.
Старый колдун поразмышлял некоторое время, пока я раздумывал над его удивительным цинизмом, который сейчас представлялся мне как особенный случай аморального поведения, а раньше казался невероятной добродетелью и даже более того. Затем, внезапно подняв голову, он спросил:
— Какое сообщение передала тебе для меня Белая королева?
— Зикали, она сказала, что ты чересчур часто тревожишь ее по ночам.
— Да, но если я перестану это делать, как она станет удовлетворять свое любопытство, потому что я слышал, как она спрашивает меня голосами ветра или стремительных летучих мышей. Кроме того, она женщина, Макумазан, и ей, должно быть, скучно сидеть одной год за годом, с невозможностью утолить свой интерес, и лишь хранить пепел прошлого и мечты будущего. Так скучно, что, однажды поймав тебя в свои сети, она с трудом нашла силы, чтобы отпустить тебя до того, как полностью вверглась в твою жизнь и в твой дух. Я думаю, что она вволю поиздевалась над тобой и высушила тебя, оставив пустой сосуд. Возможно, она переманила тебя на свою сторону, а потом ты стал камнем на ее пути. Возможно, Макумазан, она ждет других путешественников и встретит их или кого-то одного, ничего не говоря о некоем Бодрствующем в ночи, который помог ее возвращению и исчез во мраке. Но какое же еще сообщение было у Белой королевы для бедного старого шамана, который так часто тревожил ее беспокойный сон?
Я рассказал ему о той картине, которую Айша показала мне в воде, — зрелище умирающего в пещере короля и двоих, кто ожидал его конца.
Зикали внимательно выслушал каждое слово, затем недобро улыбнулся.
— О-го-го! — засмеялся он. — Все идет хорошо, хотя дорога будет долгой, поскольку, что бы Белая королева ни показала тебе в огне небес над нами, в воде она показала тебе правду, потому что это закон колдунов. Ты хорошо поработал для меня, Макумазан, и ты получил свою плату, поскольку увидел мертвых, которых ты хотел увидеть больше всего на свете.
— О, — ответил я равнодушно, — плата в виде горьких фруктов, когда сок горит и обжигает рот, а камни падают в горло. Говорю тебе, Зикали, она наполнила мое сердце ложью.
— Макумазан, я понимаю твое огорчение, но ведь это была приятная ложь, не так ли? Кроме того, я думаю, что в ней была мудрость, которую ты не нашел бы за много лет. Ложь, все ложь! Но выше лжи — правда, спрятанная, как Белая королева под вуалью. Ты снял вуаль, Макумазан, и то, что ты увидел, заставило тебя пасть перед ней на колени. Ты прошел Долину лжи до конца, свернул, затем, блистая на солнце как золото, ты достиг Горы вечной правды, которую ищут многие, но находят лишь единицы. Ложь, ложь, все ложь! Выше всего того, что я говорил тебе, стоит правда, Макумазан! Да! Да! Прощай, Макумазан, Бодрствующий в ночи, Ищущий правды. После ночи придет рассвет, а после смерти что придет, Макумазан? Ты это узнаешь однажды, потому что вуаль снята, ведь, в конце концов, Белая королева показала тебе, что там, Макумазан?
II. СОКРОВИЩЕ ОЗЕРА
Аллану Квотермейну везёт на колдунов и приключения. В очередной раз он попадает в ловушку своего безудержного любопытства. Канеке, великан с совиными глазами и змеиным сердцем, заманивает старого следопыта в озёрный край, где полно слонов и «обитают боги», владыки земных стихий. Оказавшись первым белым, сунувшим нос в столь заповедный край, Аллан быстро начинает понимать, что его охотничьей карьере (не говоря уже про жизнь) Судьба не сулит ничего хорошего.
Предисловие Аллана Квотермейна
Дописав сию книгу до конца, я вспомнил, что совсем забыл упомянуть, когда мне впервые пришло в голову отправиться в землю народа дабанда, к священному озеру Моун, на чьих берегах — или, если быть точным, невдалеке от его берегов — я нашел приют. А посему исправляю сейчас это упущение.
Есть в провинции Наталь один монастырь, куда я время от времени наведывался. Среди достойной братии там жил весьма ученый монах, ныне ушедший, как говорят зулусы. Наши взгляды во многом расходились, но я имел честь пользоваться его доверием и, смею заметить, дружеским расположением. Брат Амвросий, швед по рождению, стал называться так, приняв постриг, а настоящего имени его я не знаю. Несостоявшийся археолог и этнограф, он не свернул со святого пути, но сумел совместить недюжинные познания в этих науках с необычайным благочестием. Так, например, этот человек слыл крупнейшим знатоком бушменской росписи среди всех, кого я только встречал, и был гораздо более меня самого сведущ в истории, религиозных верованиях, нравах и обычаях обитателей Восточной, Центральной и в особенности Южной Африки. И поскольку наши пристрастия в различных областях знаний совпадали, мы с этим монахом регулярно переписывались, ибо не всегда имели возможность встретиться и поговорить лично.
Одно такое весьма содержательное письмо брат Амвросий прислал мне много лет назад из Мозамбика, куда его направили в качестве миссионера. Я до сих пор храню
