Стрижов часто повторял:
— Сейчас политически неграмотный человек автоматически переводится с переднего края в обозники революции!
Не желая приписывать эту мысль себе, Стрижов называл преподавателя, который говорил об этом у них на занятиях.
Теперь вместо стихов Марков слышал от Стрижова цитаты, формулировки, рассуждения о единстве противоположностей… о прибавочной стоимости… Когда это происходило в присутствии Анны Кондратьевны, на ее лице можно было прочесть быструю, как кадры кино, смену настроений: сначала она умилялась, потом удивлялась, потом была озадачена, потом переставала что-нибудь понимать и теряла всякое терпение. Тогда она отмахивалась, как от наваждения, и уходила в кухню, ворча:
— Боже милостивый, прости меня, грешную, битый час говорят — и хоть бы одно словечко понятное! Ну и молодежь пошла! Чур меня, чур, слушала-слушала, аж голова вспухла!
— Слава аллаху, — говорил Стрижов после пятнадцатого съезда партии, очистились от скверны! Ведь еще когда Ленин предупреждал о Зиновьеве и Каменеве, еще до Октябрьского переворота. А сколько валандались с Троцким? Теперь порядочек. Из партии вон и будьте любезненьки убраться за границу. Пускай там, на Принцевых островах, свой четвертый интернационал сколачивает и брызжет ядовитой слюной сколько влезет! Пустая мельница без ветра мелет. Говорят, телохранителями себя окружил, а сын у него — Лев Седов — на побегушках.
— Но все-таки почему так много оппозиционеров?
— Разве это много? Семьдесят пять крикунов вычистили, семьдесят пять гнилых интеллигентов. А что такое семьдесят пять? Мелочь. В партии и с партией — миллионы.
Взгляд на часы, не опаздывает ли на занятия:
— Нам дискуссиями заниматься недосуг.
Накидывая пальто и нахлобучивая кепку:
— Мама! Запри. Приду поздно. Эх, Мишенька Петрович! Одним бы глазком взглянуть, что будет еще через пятьдесят лет? А? Мороз по коже подирает! До того охота!
— Хватил — через пятьдесят! Через десять — и то интересно.
— Вот ведь сейчас: кажется, успехи? Армия сильна. Строим кое-что. Пятилетку затеяли — тоже не фунт изюму. Но я так думаю… (пауза, спуск по лестнице с нарастающей скоростью, через одну, через две ступеньки) — даже ничегошеньки похожего не будет через пятьдесят лет на то, что сейчас. (Давай махнем через проходной двор, скорее будет!)
И уже шагая мимо Екатерининского сквера к Толмазову переулку, чтобы выбраться к остановке трамвая:
— Такую житуху закрутим — диво-дивное! У нас тут лекция была: «Техника будущего». Мы рты поразевали. Вот, дьяволы, башковиты! Ку-у-да!
8
После каждой такой встречи у Маркова вспышка вдохновения. Оксана так уж и знает, что теперь Миша ночь напролет просидит за письменным столом.
Но работа-работой, а они поставили за правило: каждый год ездить друзей навещать, вдоль и поперек по стране мотаться, с людьми дружиться, на их дела смотреть, а то, чего доброго, превратишься в чужестранца у себя-то дома. Одних только новых городов сколько возникает, не угонишься. Какие и раньше были города — и те переименованы.
Возникло новое знакомство — стали бывать у Орешниковых на Васильевском острове. И такая дружба повелась! Вова уже требовал от Маркова рассказов о лошадях, о войне, о Котовском. Оксану он до тех пор называл тетей Саной, пока и все не стали ее так называть.
Оксана сдружилась с Любашей. Марков понравился Капитолине Ивановне, так как неизменно хвалил ее варенье, и достиг расположения Лаврентия Павловича, так как терпеливо и с неподдельным интересом выслушивал до конца его рассказы о старой Москве и его молодости.
Кажется, именно Вовины расспросы натолкнули на мысль всем сообща нагрянуть в Киев, к Ольге Петровне. Причем обязательно с Вовой. И обязательно с Любовью Кондратьевной.
За все существование поросшего травой Десятинного переулка здесь не случалось слышать столько шума, смеха, возни. Создавалось впечатление, что приехало не пятеро, а целая экскурсия, целый детсад, целый полк. В садике, во дворе, на улице перед окнами — всюду кричали, бегали, смеялись, появляясь одновременно и там и тут. Играли в мяч и выбили оконное стекло в первом этаже. Ходила делегация приносить извинения.
Что было еще? Орешников очень удачно изображал кавалерийскую лошадь и поочередно катал Вовку и Гришу на закорках. Елизавета Петровна бегала следом, пронзительно крича:
— Осторожно! Довольно! Уроните!
Четырехлетняя Леночка была величава, как королева. Орешникову она важно заявила, что «таких лошадёв не бывает». А он-то воображал, что совершенно перевоплотился в четвероногое!
Марков удивился, что Ольга Петровна полна энергии, все бегом да бегом.
— Мне иначе нельзя, — говорила она, — у меня дети.
Ну и, конечно уж, вечерами, когда ребят укладывали спать, начинались бесконечные воспоминания, воспоминания… иной раз до утра.
9
Вскоре после возвращения из этой очаровательной, какой-то благоуханной, светлой поездки Оксана увидела на листе бумаги красиво выведенное название:
«Нас вел на врага Котовский» — роман.
— Решился все-таки? — спросила она. — Как трудно-то будет! Ой, матенько!
— Не могу я, — ответил Марков, как бы оправдываясь и вместе с тем подбадривая себя. — Чувствую, что не могу не писать это. Пока не напишу, не успокоюсь.
— Разве я не понимаю? Обязательно пиши. Только я заявляю как медицинское лицо: человек днем не спит, ночью спит. Так он устроен. Зачем же шиворот-навыворот? Ясно?
— Ясно, — ответил Марков.
Прошло несколько дней. В одно удивительно солнечное утро Оксана проснулась оттого, что яркий свет бил прямо в лицо. И тут Оксана увидела, что на письменном столе не погашена лампа, зеленый абажур светится, но слабо, потому что вся комната залита утренним солнцем, на полу солнечные полосы и отчетливый узор тюлевой занавески, окно открыто настежь, и слышно, как трамвай погрохатывает по Литейному мосту.
А Миша? Да вон он, как сел вечером, так и сидит, склонившись над листами бумаги.
Оксана вскочила, босыми ногами коснулась горячего, нагретого солнцем пола.
— Мишенька! Ты чего же? Забыл свое обещание не полуночничать?
— Понимаешь, Ксана… думаю… все думаю, думаю…
— Сколько же можно? Надо меру знать. Утро ведь уже! Ты посмотри, любчик мой, какое солнце!
— Солнце? — рассеянно переспросил Марков. — Да, в самом деле. Понимаешь, Ксана. Тут нельзя, чтобы сел да написал. Тут надо так написать, чтоб сердце содрогнулось.
— Конечно! — согласилась Оксана и притулилась около Маркова на стуле. — А то как же? Так и пиши, ты ж у меня золото! Ты ж у меня все можешь!
Солнце теперь переместилось и освещало стену и кусок книжной полки. Оксана вся лучилась и улыбалась так ласково и светло. Миша был серьезен.
— Вот ты, например. Ты думала, что такое Котовский?
Оксана растерялась. Вот это вопрос! Что же она могла думать о Котовском? Она просто любила его и преклонялась перед ним.
— Прочтут книгу, — продолжал Марков, — скажут: сильный Котовский, ловко совершает побег из тюрьмы, как влитой сидит на коне, здорово бьет врагов, большие совершает подвиги. А все это будет неверно, все это будет не то, если не понять главного. А главное что? «Если жить только для себя, то вообще не стоит жить». Он сам так говорил! В этих словах весь Котовский!
Солнце поднялось выше, и теперь вся комната наполнилась светом. Стоял июнь — самые короткие ночи, самые длинные дни в году.
Примечания
1
«Entre les deux mon coeur balance» — «Сердце мое между двух балансирует» (франц.).
2
Mauvais ton — дурной тон (франц.).
3
Sine qua non — непременное условие (лат.).
4
Ich kusse Ihre Hand, madam! — я целую вашу руку, мадам (нем.).
5
Par excellence — в особенности (франц.).
6
Faute de mieux — за неимением лучшего (франц.).
7
Erste deutsche Uberseekolonie — первой немецкой колонией (нем.).
8
Das grossere Deutschland — Великая Германия (нем.).
9
Tout est bien, qui finit bien — все хорошо, что хорошо кончается (франц.).
10
Non multa, sed multum — немного (слов), но многое (лат.).
