Германское государство последних пяти-шести десятилетий — неудачливое государство. Его попытки стать мировым хозяином терпели крах. Германский империализм не мог мирным путем захватить рынки.
В 1914 году Германия вступила в войну за мировые рынки. Но в войне ее ожидали неудачи — ее армия была разбита, ее стратегия клещей и шлиффеновских молниеносных ударов была опровергнута на полях сражений. А в это время Адольф Шикельгрубер совершал свой микроскопический, никем еще не замеченный, параллельный Германии путь неудач. В нем вызревала ненависть к идеям социального и расового равенства, свободы.
Он обратился к ницшевской идее о сверхчеловеке и сверхрасе в пору, когда неудачливая Германия стала растить идею разбойничьей сверхприбыли. Эти идеи шедшего своей микродорогой Гитлера понадобились потерпевшей военное поражение Германии. Теперь можно понять с большой очевидностью, что сверхчеловек порожден отчаянием слабых, а не торжеством сильных. Идеи свободы личности, интернационализма, социального равенства всех трудящихся — это идеи человека, уверенного в силе своего разума и в своей трудовой созидающей силе. Эти идеи признают лишь одну форму насилия — насилие Прометея над своими цепями.
В книге «Моя борьба» Гитлер говорит, что равенство нужно слабым, что один лишь истребительный отбор служит движению в мире природы и что основой человеческого прогресса должна быть расовая селекция, диктатура расы. Он смешал понятие насилия с понятием силы. Он выдал за силу свирепое отчаяние бессилия, он отверг понятие трудовой свободной силы, направленной на борьбу человека с природой. Он провозгласил, что пахарь, засеявший поле пшеницы, огромное как океан, слабее громилы, бьющего ломом по затылку этого склонившегося над плугом человека.
Такова философия отчаявшегося неудачника, не способного добиться трудовой жизненной победы, но наделенного сильным умом, полного дикой энергии и жгучего честолюбия.
Эта философия внутреннего бессилия, возникшая во многих реакционных немецких головах, пересеклась с философией промышленного и государственного бессилия послевоенной Германии. Эта философия одинаково мила и приятна для подонков, не могущих трудом завоевать жизненную победу, и для государства, начавшего войну во имя мирового могущества и закончившего ее Версальским миром.
Вот так из жизненного неуспеха Шикельгрубера, ставшего избранником германской реакции, рождался успех Гитлера, так внутренняя неудачливость этого человека стала предпосылкой его ужасной, краткой и бессмысленной власти над народами Европы. В стремлении к власти он просто, грубо и остро понял послевоенную обстановку, нашел в себе безрассудную энергию и бешенство демагога. Он старался связать частный аморализм неудачника послевоенной Германии — лавочника, офицера, кельнера, подчас отчаявшегося рабочего — с государственным аморализмом побежденной империалистической державы, готовой вступить на путь открытого промышленного и политического разбоя. Он часто, чаще, чем кто-либо в истории, апеллировал к самым низким инстинктам человека, так как сам был в их власти, был рожден ими и рождал их каждодневно. Но он знал о силе морали и добра, знал очень хорошо, так как сам был чужд ей. И он умел взывать к матерям и отцам, к чувству рабочего и земледельца. Он подавил сопротивление революционных сил немецкого рабочего класса, расправился с демократической интеллигенцией. Он заставил замолчать всех инакомыслящих, превратил Германию в зону интеллектуальной пустыни и мертвой тишины.
Он обманул многих из тех, кто был против него,— они приняли его истерию за искренность, его религию ненависти за любовь к Германии, его ложь за правду, мощь его зоологической логики за гений, его разбойничью диктатуру за свободу.
Придя к власти над всеми теми, кто был выше и сильней его, он инстинктивно почувствовал, что и безраздельно владея жизнью и свободой многих ненавистных ему людей, он все же остается слабее их. Он знал, что трудовые, созидающие, творческие силы немецкого народа не с ним, хотя он сумел обмануть многих и многих. Он видел, что ни голод, ни рабство, ни бесправие, ни лагеря не способны дать ему чувство превосходства над силой тех, кто был повержен его насилием. Тогда, охваченный самой мощной ненавистью, когда-либо рожденной на земле, ненавистью победителя но отношению к неистребимой силе побежденных, он стал лишать жизни миллионы тех, кого ненавидел.
Но его бессилие сказалось не только в этом. Он обманул немецкий народ, внушив ему, что хочет бороться с последствиями несправедливого Версальского мира, в то время как готовил несправедливую войну. Он сумел обмануть два миллиона безработных, дав им работу на строительстве военно-стратегических дорог, и убедил их, что начинается эра мирного процветания. Послевоенная Германия была подобна расстроенному механизму башенных часов, где сотни зубчатых колес передач, рычагов без смысла и без цели вертелись, щелкали, раскручивались и болтались. Гитлер стал тем злым колесиком, которое связало воедино все части механизма: отчаяние голодных, аморализм подонков, жажду военного реванша, кровоточащее и воспаленное после поражения националистическое чувство, всегерманскую ненависть к несправедливостям Версальского мира. Он начал с того, что, подобно щепке, плыл по течению, подхваченный волной — послевоенной милитаристической мечтой о реванше.
Восьмидесятилетний старый дьявол Эмиль Кирдорф, король рейнско-вестфальского угля, отвалил Гитлеру в 1923 году первый куш. Это было в пору, когда вся национал-социалистская партия вместе с Гитлером могла уместиться в зале мюнхенской пивной или в камере мюнхенской тюрьмы.
Трагично, что на службу его разбойничьему делу пошли многие обманутые, считавшие, что, служа Гитлеру, они служат Германии. Насилием, вероломством и обманом он заставил работать на себя германскую науку, технику и энтузиазм молодежи. Он объединил и привел в действие весь огромный национальный механизм, объявив немецких капиталистов, не имеющих рынков, и немецких рабочих, не имеющих работы, сверхрасой, стремящейся к могуществу и славе. Его характер глубоко и полно выразил характер фашистского государства.
Так произошло то, что неудачливость Гитлера стала причиной его успеха и именно он, Гитлер, был вынесен волной событий на арену мирового действия, возглавил фашистское государство. Сперва он был орудием отдельных людей, затем орудием отдельных мелких и мельчайших провинциальных групп, потом орудием германского генштаба и хозяев Рура, наконец он стал орудием главных реакционных сил мировой политики; пришел час, когда он почувствовал себя мечом в руках Провидения.
Но в летние дни 1942 года он тайно, не делясь ни с кем, стыдясь и радуясь, сознался себе, что он сам есть свободная и всесильная воля. Иногда ему казалось, что он бессмертен. Он мог все. Он отвергал мысль о том, что отношения его с миром подчинены закону взаимодействия. Он не понимал и не видел тех огромных сил, которые определяли ход событий. Он не понимал, что в минуту своего высшего успеха и кажущейся свободы действий, когда лишь его воля могла решить — обрушить таран на Запад либо на Восток, он был лишен всякой свободы. И именно в эти августовские дни 1942 года, казалось ему, осуществлялась его воля, его решение, принятое 29 апреля в Зальцбурге, когда он объявил Муссолини о своем намерении нанести смертельный удар Советской России на юге. Но он не мог понять и уж никогда не понял, что не свобода его воли, а полная обреченность ее заставила его принять это решение о походе, где каждый километр, победоносно захваченный его войсками, приближал фашистскую империю не к торжеству, а к гибели.
Физики в своих практических расчетах считают правом науки пренебрегать той бесконечно малой величиной, что выражает силу притяжения земного шара к камню, и учитывают лишь притяжение камня к земному шару, хотя физики не отрицают, что эти силы действуют по законам взаимности.
Гитлеру в часы своего высшего успеха хотелось начисто пренебречь той силой, что притягивает к земному шару камень, песчинку, он, песчинка, решил подчинить и перестроить мир по законам своей воли и интуиции.
Единственное средство, которым он осуществлял свою цель, было насилие. Насилие применялось к государствам и народам, в воспитании детей, к мысли и труду, к чувству, искусству и науке. Насилие было объявлено божеством: насилие человека над другим человеком, народа над народом, расы над расой.
В обожествленном насилии Гитлер искал высшую власть, оно обрушило Германию в пропасть бессилия.
Никогда почти в истории не было подобного обожествления расы и чистоты крови. Защита чистоты германской крови была объявлена священной и высшей задачей. И никогда в истории Германии не было подобного всенационального кровосмешения, как в годы третьей империи, когда массы иностранных рабов наводнили германские заводы и германские деревни.
