Гитлер верил, что созданное им государство, построенное на не виданном миром насилии, просуществует тысячу лет.
Это было в ту пору, когда жернова истории начали перемалывать в прах его идеи, его армии, его империю, его партию, его науку и жалкое искусство, его фельдмаршалов и гаулейтеров, его самого и будущее его Германии. И самой страшной из его неудач был его успех. Он стоил человечеству великих страданий.
Все, что провозглашал он, опровергалось ходом истории. Все, что обещал он, не было достигнуто. Все, против чего он боролся, не погибло в борьбе с ним, а усилилось и укоренилось.
В чем признаки действительной, истинной исторической личности? Люди разными путями выходят на арену истории и остаются в памяти человечества. Не все проходят через главные ворота, дорогой гения, труда и разума. Некоторые незаметно проскальзывают через приоткрытые боковые двери, другие взламывают их ночной порой, третьих поднимает волна событий и выносит на арену мирового действия.
Мерой величия исторической личности является ее способность понять, предугадать и выразить еще скрытую, еще неясную главную линию развития человеческого общества, линию, определяющую на многие поколения движение общества. В тысячелетней истории классового господства немногих над многими взаимодействие между обществом и подлинной исторической личностью обычно складывалось однообразно. Первая пора действия такой личности подобна движению опытного пловца, плывущего против течения: чем дальше плывет он, тем ясней становится, что силы, мешавшие его движению, были ложными силами прибрежных водоворотов, омутов, поверхностных течений, гонящих воду в сторону, обратную главному, не видимому с берега, подводному движению. Пловец, преодолев ложные силы обманных, неистинных движений, выбивается на стрежень, и тут его сила и могучая подводная сила, выйдя на поверхность, сливаются в едином могучем и свободном движении.
И не скоро, через десятки, сотни верст-лет, избранное им и теми, кто с ним, течение становится второстепенным и новый пловец будет пробиваться, искать рожденное в глубине молодое, могучее движение.
Так в преодолении ложного, в борьбе с ложным движением и в союзе с подлинным, истинным и действительным складывается взаимодействие исторической личности с историей. Такой пловец не щепка, влекомая течением. Его движет, но и он движет. Он плывет в направлении, сознательно избранном им, осознав и поняв необходимость открывающегося ему течения; со временем истинность этого течения становится очевидной для огромного большинства людей.
Но не таков путь слепцов и безумцев истории.
Назовем ли мы истинной исторической личностью существо, чья деятельность не принесла ни единого атома добра, разума, свободы в жизнь людей, в их труд?
Назовем ли мы истинной исторической личностью преступное существо, оставившее после себя развалины, пепел, запекшуюся кровь, зловонный туман расизма, нищету и несчетные могилы убитых им детей, женщин, стариков и старух?
Назовем ли мы истинной исторической личностью существо, чей незаурядный ум, умевший разыскать и возглавить все темное, реакционное, может сравниться с фантастической вирулентностью чумной бактерии?
Двадцатый век — самая грозная, самая ответственная пора человечества. Людям труда и мысли нужно в эту пору полностью уничтожить то бездумное, кретиническое, благословляемое Гегелем добродушие историков прошлого, склонных любоваться разбойниками, если их разбой имеет своим объектом человечество, восхищаться поджигателями, если они поджигают не деревенскую избу, а столицы мира, мириться с демагогом, если он обманывает и очаровывает не деревенского парня, а народы, прощать убийц, если они убивают не одного, а миллионы.
Таких злодеев нужно уничтожать как бешеных волков, нужно клеймить жгучим отвращением, испепелять их память ненавистью, разоблачать до конца их гадючью сущность.
И если силы тьмы породят новых гитлеров, замысливших новый разбой против человечества, задумавших сыграть на низких инстинктах, на отсталости и предрассудках, пусть ни один человек не подумает искать в них черты величия.
Разбой против человечества совершают разбойники, они не перестанут ими быть оттого, что память об их разбое сохранится в истории, память об их опустошительных делах сохранится на века. Они не герои истории, они палачи и проходимцы, порождение темных и слепых сил.
Героями истории, истинными историческими личностями, вождями человечества есть и будут лишь те, кто осуществляет свободу, в свободе видит силу человека, народа и государства, борется за социальное, расовое и трудовое равенство всех людей, народов и племен мира.
31
Этот день начался так же, как и все другие дни. Дворники гнали облака пыли от середины площади к тротуару. Прошли старухи и девочки в очередь за хлебом. Сонные повара в общественных, госпитальных и военных столовых с грохотом двигали кастрюли по остывшей плите, присаживаясь на корточки, раскапывали теплую золу, надеясь найти уголек для прикурки утренней папиросы. Мухи на стене, где проходил горячий дымоход, лениво взлетали и сердились на мешавших нежиться в тепле, рано проснувшихся поваров.
Девушка со спутанными волосами, придерживая рукой сорочку на груди, распахнула окно, хмурясь и улыбаясь, глядела на ясное утро. Рабочие шли с ночной смены, не чувствуя прохлады, находясь все еще во власти грохота железных цехов. Шоферы военных грузовых машин, ночевавших в городских дворах, просыпались, протяжно зевали, растирая замлевшие плечи и бока. Коты после ночных бесчинств смиренно мяукали под дверями, прося впустить их в комнаты.
Тысячи людей, ожидавших переправы у речного вокзала, просыпались, жевали хлеб, гремели чайниками, ощупывали в карманах заветные деньги, документы, продовольственные рейсовые карточки. Прошла восковая старуха, как обычно, по воскресеньям навещавшая на кладбище умершего мужа. Старики рыболовы с кошелками и удочками шли к Волге. Няньки в госпиталях готовили раненых к перевязкам, выносили белые ведра.
Солнце поднялось выше. Женщина в синем халате наклеивала на стену «Сталинградскую правду». Возле желтых каменных львов у входа в городской театр встретились актеры. Они шумно смеялись, обращая на себя внимание прохожих. В кино прошла кассирша продавать билеты на фильм «Светлый путь». Прежде чем зайти в кассу, она поговорила с уборщицей и просила ее взять у билетерши бидончик, данный ей под пайковое постное масло. Они осудили заведующего, задержавшего зарплату и на глазах у коллектива зажавшего двадцать литров солодового молока, привезенного в буфет для детского утренника.
И весь большой город, полный тревоги, объединивший в себе черты военного лагеря и черты мирной жизни, задышал, заработал.
Машинист на СталГРЭСе, неторопливо прожевав кусочек хлеба, склонил ухо к турбине, прислушиваясь к мерному гудению,— его худое лицо с прищуренными глазами было одновременно спокойно и напряженно.
Девушка-сталевар, нахмурившись, глядела через кобальтовые очки на белоснежную метелицу, бушевавшую в мартеновской печи; потом она отошла в сторону, провела рукой по лбу, увлажненному капельками пота, вынула из нагрудного кармана своего брезентового комбинезона круглое зеркальце, погляделась в него, поправила прядку светлых волос, выбившихся из-под красного, запачканного копотью платочка, рассмеялась, и вдруг суровое темное лицо ее преобразилось, сверкнули белые зубы, сверкнули глаза…
Группа рабочих, человек десять, устанавливала тяжелый бронеколпак на окраине завода «Красный Октябрь». Молодые и старые лица были напряженны. Когда же массивная махина, подчиняясь дружному, слаженному усилию рабочих, стала на положенное ей место, один протяжный вздох одновременно вырвался у десяти людей, и на молодых и старых лицах появилось общее выражение удовлетворения и облегчения. И пожилой рабочий сказал соседу:
— Теперь закурить можно, дай-ка твоего, покрепче вроде.
За Вишневой балкой у завода «Красный Октябрь» послышалась протяжная воинская команда: «Пулемету огневая позиция на краю оврага, на катках вперед!» — и среди кустарников замелькали согнутые спины ополченцев, подтягивающих на боевую позицию учебный пулемет; утреннее солнце пятнало их темные пиджаки и гимнастерки.
В районном комитете партии на углу Баррикадной и Клинской беседовали две женщины; молодая, секретарь партколлектива маленькой типографии, негромко рассказывала седой и морщинистой женщине, члену бюро райкома:
— Вот, Ольга Григорьевна, вы говорите, народ мобилизовать на оборонные работы… А наши типографы сами мобилизовались. Кто в ночной смене — днем на окопах, кто в дневной — тот ночью… Со своими лопатами в типографию приходят, а одна работница, Савостьянова, муж у нее на фронте, та прямо на работу с мальчишкой своим приходит. Тут его кормит и с ним же на окопы ходит. Он, бедняжка, бомбежки боится, ни за что не хочет дома один оставаться.
