Что бы ни думали Домагость и Милорада по поводу бегства дочери, на которую вся Ладога возлагала такие надежды, что бы ни собирались сказать ей все эти долгие пятерицы, случай был неподходящий. Уехавшая в одиночестве, она вернулась в сопровождении не только дочерей Вышеслава словенского, но и его старшей сестры Добролюты, старшей жрицы Перыни. Добролюту и Домагость, ее троюродный брат, и Милорада прекрасно знали в лицо. Вольги или других плесковичей среди приехавших не оказалось — скорее всего, дело здесь не в том, что Вышеслав и Добролюта взялись примирить похитителя с семьей похищенной. Но в чем тогда?
— Великое благо послали боги вам, Домагость, твоему роду, да и всему нашему племени, внукам Словеновым! — начала Добролюта, когда все сошли на берег и поприветствовали хозяев. Домагость, Милорада и другие ладожские старейшины — Святобор, Путеня, Творинег — с трудом находили нужные учтивые слова, приветствуя разом знатнейших людей со всего Волхова, которых они никак не ждали к себе сейчас. В страду по гостям не ездят, с жатвой бы управиться, и только какие-то невероятные события могли вытащить из дому и с полей всех этих отцов больших родов.
— Великое благо дали нам боги, послав племени словенскому Деву Ильмеру, что семь десятков лет ждали наши отцы и деды, а вам честь оказали, избрав среднюю вашу дочь.
Хоть и не ожидавшие ничего такого, ладожские старейшины довольно быстро поняли, в чем дело, и свою беглую дочь Домагость и Милорада приветствовали с почтением и радостью, которых она никак не могла бы ожидать. Дивляна видела, что радость эта скорее показная, а искреннее разве что изумление, но была благодарна и за это. Глядя на то, какие почести ей воздают старейшины чуть ли не всего словенского племени, никто не подумал бы, насколько мало она, по ее собственному мнению, заслужила это. Решительно ничем не могла она перед ними оправдаться, кроме воли богов. Многое поняв за прошедшее время, Дивляна не посмела бы даже заикнуться о своей любви к Вольге. Более того, если бы ее сейчас спросили, она выразила бы желание поскорее отправиться к избранному старшими жениху, чтобы искупить вину перед родом, принести ему пользу и заслужить прощение. Поскольку она оскорбила свой род и поссорилась с ним, ей нет места на этом свете — и далекая полянская земля, почти Тот Свет в представлении словен, единственная ей и подходила. Ведь только пройдя через Тот Свет, можно начать жить заново. «Это только росток», — вспоминала она слова Добролюты, и это утешало ее. Только начало. И из всего этого еще вырастет могучее и прекрасное дерево.
И все же будущее без Вольги казалось ей безрадостным. Наверное, со временем она смирится с тем, что они не будут вместе, смирится не только внешне, но и сердцем. Вероятно, когда-нибудь она перестанет страдать — правда, сейчас ей в это не верилось, — но никогда она не забудет его и никогда никого не сумеет полюбить так же сильно. Пусть хоть двадцать лет пройдет — память о Вольге и любви к нему теперь ее богатство, сокровище, которое она понесет в душе, куда бы ей ни пришлось идти. И без этой любви она никогда не стала бы Огнедевой. Не способна быть богиней та, которая не умеет любить. Участь богов — это вечное стремление, погоня за своим предназначением, и всякий раз миг их наибольшего торжества и силы является переломом и началом пути вниз, в черную Бездну. На этом стоит Лад Всемирья. И если боги избрали ее, она должна делить с ними и их горести.
Конечно, ее тут же повели к белому камню, где Милорада с другими восемью ладожскими жрицами и Добролютой просила благословения у Матерей Земли для своей дочери, которая из презираемой беглянки вдруг превратилась в избранницу богов.
А первое, что привлекло внимание Дивляны и оживило ее чувства, было изменение среди жриц. Вот три белые девичьи фигуры перед идолом Лели. Но в середине — Оленица, а по бокам от нее стоят чудинка Ельма, увешанная костяными оберегами, и Веснавка, Веснояра, ее собственная сестра и лучшая подруга. Стоит с величественным и важным видом, будто так и надо, и на Дивляну посматривает горделиво: я, дескать, не хуже тебя! Но где же Яромила? Дивляна огляделась и действительно заметила в первых рядах сомкнувшейся вокруг тесной толпы лицо старшей сестры…
Но что это с ней? Ее волосы были разделены и заплетены в две косы, золотистыми змеями спускавшиеся по груди на вышитую завеску, какие носят только замужние женщины. И поверх рубахи на ней надета понева, давно приготовленная и ждавшая своего часа в ларе с приданым. При виде сестры, одетой в сряду молодухи, естественно было подумать, что она внезапно вышла замуж. Но где тогда повой и сорока, почему ее волосы открыты? Значит, она все же не замужем?
От изумления Дивляна даже забыла о своих собственных делах. Между тем в ее отсутствие Ладога пережила еще одно весьма значительное событие. Через три пятерицы после Купалы Милорада однажды послала за семью жрицами богинь и попросила их прийти в Ладино святилище. Сойдясь у белого камня, три старухи, Велерада с Сологой и две девушки застали там Милораду с ее старшей дочерью — теперь все девять служительниц Матерей Земли были в сборе. И все пришедшие сразу поняли, зачем их позвали. Яромила стояла возле срединного капа, изображавшего Мать Макошь. Ее рыжевато-золотистые волосы были распущены, что означало какой-то крутой перелом в жизни, переход с одной ступени на другую.
— Я более не Леля, — со спокойным удовлетворением объявила Яромила, поздоровавшись со всеми. — С Купальской ночи я понесла, и к Ладину велика-дню родится у меня сын — дитя купальских костров. Позвала я вас сюда, чтобы избрали вы из ладожских дочерей другую деву для служения Леле, на смену мне, а для меня попросили у Матерей Земли благословения и защиты.
Жрицы переглядывались. По привычке все бросали взгляды на Милораду, словно ожидали от нее мнения и совета, но она оставалась бесстрастной, предоставив им самим решать, как отнестись к этой новости.
— Сына Ярилы понесла, стало быть, наша Леля, Велесова сына, — изрекла наконец Вельямара. — Это добрая весть.
— А почем знаете, что сын будет? — с любопытством спросила Солога.
— Сон я видела в Купальскую ночь, — пояснила Яромила. Она сохраняла совершенно спокойный и уверенный вид, будто ничуть не сожалела о потере своего почетного положения. Она и в самом деле не сожалела. — Сами чуры поведали мне, что из Лели стану я Ладой и выведу их из мрака на свет, что подвластно старшей из Рожаниц, Небесной Елени, Солнцевой Матери. И сказали, что сын мой знатным витязем будет, хоть и не жил он на нашей земле прежде и умрет не на ней.
Дитя купальских костров — не такая уж редкость, каждый год в первый день весны эти дети появляются на свет — когда больше, когда меньше. Правда, обычно их матери успевают покрыть голову и войти в дом будущего отца как его жена, благословенная своим родом и принятая новым. Но когда этого не случается, такой ребенок обычно принимается как знак милости богов — если род не слишком беден и не считает бедой появление лишнего рта. Но дитя самой Лели, Девы Альдоги — это нечто большее. Дитя Огня и Воды, родившееся от слияния стихий в эту священную ночь, становилось добрым предзнаменованием для всей Ладоги. Волхов-батюшка, принимавший в свои объятия невесту-жертву, отпустил ее обратно к людям не одну, и это означало особую милость общего кормильца! Этот ребенок несет в себе благословение сразу после рождения и даже до него.
