— А я думал, придется на попутных добираться, — ясно улыбнулся Петр, спрыгивая с подножки и подходя к отцу.
— Здорово, сынок! — Егор Федорович острым стремительным взглядом окинул крупную фигуру Петра от волос до черных туфель и, оставшись довольным, смешно, нахохлившимся петухом, пошел на него, а тот, смеясь, подставил свое широкое плечо, и они по-мальчишечьи закружили друг перед другом.
— Здравствуй, батя, здравствуй, — говорил Петр, продолжая теснить отца к краю платформы и фыркая от избытка радости.
— Садись, победил, — усмехнулся Егор Федорович, отступая от сына и снова, еще пристальнее, разглядывая его. — Крепок ты!
«Соловьем заливаешься, жизнь хорошую построил. Тебя бы всадить в мою шкуру», — подумал Тихон, выдавив на губах скучную, завистливую улыбку.
— А это Тихон, — сказал Егор Федорович, взяв Петра под руку. — Ты еще малышом к нему в сад заглядывал. Помнишь?
— Хорошо помню, как же, — сказал Петр, — пожимая руку Тихону.
— Очень благодарны, Петр Егорович, за вниманьице, — сказал Тихон и снова старательно закивал головой.
— Смотри, какая красотища! — растроганно произнес Петр, оглядывая гнедых коней и широкую, с новыми березовыми решетками тележку.
Егор Федорович улыбнулся:
— Люди помнят твою любовь к коням. Хотя в машине бы лучше. Ты привык там, в верхах!
— И хорошо, что ты в тележке приехал. Детство припомню. Сено, видно, свежее.
— В ночь косил.
Выехали.
«Видать, в месяц тыщи три старой деньгой заламывает, никак не меньше, — думал Тихон, и от этой мысли его даже пот прошиб. — В какую жизнь вышел! А когда-то сорванцом бегал по деревне. Времена, елки-моталки!»
— Наконец-то ты пожаловал, Петр, — сказал намеренно громко и вдохновенно Егор Федорович, когда телега перестала трястись по неровному булыжнику пригорода и мягко, с тихим шелестом покатилась по пыльной проселочной дороге. — А мы, признаться, с матерью все глаза проглядели.
— Дела, отец. Я еще в мае к вам рвался. Но ты же знаешь, какая моя работа. Просидел весь год над книгой. С головой ушел в нее. По горло работы!
Егор Федорович поправил кнутовищем сбившуюся шлею:
— Да об чем речь! У тебя, известно, колокольня повыше нашей. Книгу-то новую пишешь?
— Да. О повышении плодородия наших суглинков.
— На большое дело ты замахнулся. А та, старая твоя книжонка, она у нас на столе лежит. Про обработку льна. Читаем мы ее.
«Сейчас в аккурат и самый бы момент ему про моего Василия намекнуть, как раз про науку заговорил, — с досадой подумал Тихон, беспокойно перекидывая с руки на руку вожжи. — Оборотистый черт, этот Егор, словами так и стелет».
Лошадь шла неторопливой рысью. Говорили с ленцой, о пустяках. Кругом стояли недвижно травы, будто остекленевшие. Сильно парило.
— А мать будет здорово рада твоему приезду, — продолжал Егор Федорович. — Напекла-наварила столько, что за весь свой отпуск не поешь. Хорошо, Петр, что в эту пору приехал! На охоту сходим. Ты ведь это баловство любил раньше. Может, отвык в столице? — И подмигнул любовно-насмешливо.
— Отвык, — отвечал Петр.
— Ничего удивительного в том нету, — Егор Федорович в широком жесте развел руки, как бы давая понять Тихону, что в Москве этими пустяками заниматься не положено.
— Там высшие умы работают, — сказал Тихон в тон Егору Федоровичу.
— Именно! — тот пожевал губами. — Образование — великая штука.
— Батя, деревня ведь тоже другая стала, — заметил Петр, оглядываясь.
— Оно-то, конечно, сынок, так. Ежели рассуждать по-книжному. Или по газетке. Ну а на самом деле еще живем темновато. Чего греха таить. Да ты поживешь — увидишь.
Дорога круто поползла под гору. Желто-ржавый суглинок тянулся мимо, то тут, то там пестрели огнистые, как разгорающиеся костры, цветы полевых диких маков. Казалось, земля охвачена чем-то томительным и буйным, точно небо перед грозой. Сладостно пахло гречишным медом. Петра охватила теплая, хмельная истома.
— Хорошо как! — сказал он порывисто. — Так и дышит земля привольем.
— Богатое лето стоит, — Егор Федорович разгладил усы. — Нынче в нашем колхозе льны толково уродились. У нас на Смоленщине даже льнокомбинат открывают.
— Уголь, кажется, бурый нашли? — спросил Петр.
— И уголек рубят. Это под Сафоновой. Помнишь, Петр? Ездили мы туда с тобой?
— Помню, смутно, правда.
— Ты у меня памятливый! — с горделивой ноткой в голосе проговорил старик. — С детства таким был.
Тихон с непроницаемым видом сидел впереди. Изредка, оттопыривая губы, шипел на лошадь, в разговор не вступал.
— Сестренка выросла, наверно? — спросил Петр задумчиво.
— Куда там! Невестится. К тому же звеньевая в полеводстве. Грамоты имеет. Э-э, да что эти грамоты! — Егор Федорович вздохнул. — Бумажками сыт не будешь, — и, повернувшись, глянул на сына. — Вот ты у нас по крупному горизонту ходишь. Ты погоди, не кривись. Слава есть слава. А она об тебе по всему району идет. Ученый Зотов — кажный знает!
— Как же! Я в областном центре был прошлым летом, — промолвил Тихон, искоса наблюдая за лицом Петра, — так и там даже про ваше имя слыхал.
— Авторитет — это категорический факт, — для весомости довода Егор Федорович ткнул перед собой кулаком.
— А как товарищи, с которыми я в школе учился? Андрей Погашев где?
— Застрял в самых низах, в мазуте. На Богодиловской станции электриком работает.
— А Маякин?
— Куча детей у него. Женку взял, правда, из города. Бригадиром в колхозе ходит парень. Шибко водкой увлекается.
Помолчали.
— Послушай-ка, Петр, — обеспокоенно сказал Егор Федорович, — ты что же один к нам? Жену с дочкой чего не прихватил?
Петр думал о чем-то другом, не ответил.
Между тем солнце поднялось над дальним курганом. Близко от дороги вилась, то пропадая, то снова появляясь, крошечная речонка, похожая на синий поясок. Негорячие лучи малиновыми нитями ложились на дорогу и на высокую некошеную траву. Из-под самых ног лошади, шурша крыльями, взлетали сытые дрозды.
— Земля вашего колхоза? — спросил Петр.
— Она самая. Ее ни с чьей не спутаешь. Беднота, — сказал Егор Федорович.
Справа от дороги пошло мелколесье. Худосочный кустарник врезался в поле. По нему ходили две старухи с подоткнутыми подолами. Они волочили за собой мешки с травой.
Вскоре въехали в лес. Лошадь пошла шагом. Тележка затарахтела по бурым, переплетающимся корням. Лес был старый, еловый. Кое-где взбегали на небольшие поляны, тесня ельник и сосонник, стаи крепких берез. На полянах в траве краснела земляника. Петр спрыгнул на землю, шел за тележкой, точно в душистом, теплом тумане.
Егор Федорович с расслабленной, мягкой улыбкой поглядывал на сына.
— Утиные места, — сказал он. — И лисица тоже водится.
Петр подумал: «А отец не переменился».
— А вот и родничок, — унылым голосом сказал Тихон и потыкал куцей рукой вправо. — Мировая вода. — А сам с завистью думал о Петре: «Хорошо выглядит. Сколько ж это он сотен хапает? Ну ясно дело — не мене пяти! Боже мой, верно ведь говорят-то: кому что на роду!»
— Рясна, помнишь, Петр? — сказал Егор Федорович.
— Забыл, — смутился Петр.
— Вода тут действительно мировая, — все тем же голосом произнес Тихон, — первый сорт вода. Бывало, на косьбе мужики по ведру за раз выпивали. Лечебная просто-таки вода. — И опять зависть кольнула в сердце: «Везет же людям!» Но вся фигура Тихона в этот момент изображала только одно: готовность услужить.
Егор Федорович, испытывая тайное удовлетворение, подумал: «Хитер ты, брат. Да только и я не из дураков. Помню, как учетчиком ты был и мне трудодень занизил. Я не забывчивый. Пусть твой оболтус своей башкой в институт поступит».
Чем дальше въезжали в глубь леса, тем жарче и томительней становилось идти. Петр прыгнул в тележку. Спросил:
— Отец, ты уже теперь в лесничестве не работаешь?
— Э-э, куда там! — махнул рукой старик. — Ноги стали плохи. К тому же заработок больно низок. Не с руки это.
Тихон густо покашлял и повел кудлатой бровью.
— И пчеловодство тоже бросил? — спросил Петр.
— Бросил, — сокрушенно ответил он. — Председатель у нас был больно крут. Стучался к нему не раз, а ответ какой: пчела, говорит, дело нерентабельное. Без меда, мол, жить можно. С другой стороны, и мне выгоды мало: не одну сотняшку своих денег выложил, когда пчелы мерли. Так и пришлось ульи соседям продать.
— Жаль, — нахмурился Петр.
— Не везет нам, Петр, на председателей. То пьяница попадет, то жулик. Такая вертушка. А было время — жили зажиточно и культурно. То был председатель с головой. А теперь… — Егор Федорович кашлянул и чиркнул прокуренным ногтем по горлу.
— Что ж, другой, толковый придет, — тихо сказал Петр.
