Озябшие руки творили крестное знамение. Губы невольно шептали:
– Свят, свят, свят!…
Становилось невмоготу.
Люди окончательно коченели от холода, от ледяного ветра, от мельчайших снежинок, которые проникали через одежду, резали тело. Все обледенело. Руки уже не могли ничего держать. Да и ноги держали не всех. Более слабые и раненые, которые не захотели оставаться в Муттене и кое-как шли вместе с войсками, теперь падали на месте.
Каждый думал, что пришел его последний час.
Но вот буря снова затихла. Прошли одна-другая томительные минуты. Все с ужасом, с замиранием сердца ждали: загудит, завоет опять? Если еще раз, тогда - конец.
Но гроза ушла. Становилось все яснее и яснее. Вернулся день - было еще далеко до полудня.
И где-то вверху раздался пронзительный крик горного орла.
Люди зашевелились, затопали на месте. Отогревались, оттирали лицо, уши, руки, откашливались. Стряхивали снег. Шевелили, отрывали из-под снега упавших, засыпанных товарищей, разыскивали выпавшие из рук ружья.
После бури недосчитались многих людей, лошадей, мулов.
В числе погибших, сорванных ветром вниз, оказался унтер-офицер Воронов. Опираясь о ружье, он ковылял впереди Зыбина. Зыбин помогал ему влезать наверх, подсаживал. Когда налетел первый шквал, Воронов, как многие, обернулся к ветру спиной, но не удержался на скале и рухнул куда-то в пропасть. Падая, он царапнул пальцами по зыбинскому плащу, но Зыбин не успел ухватить товарища.
– Да ведь кабы я знал, что он станет оборачиваться! - с жалостью говорил расстроенный Зыбин.
Мушкатеры хмуро молчали, с ужасом поглядывая вниз.
– Да не винись в чем не виноват,- успокаивал его Огнев.- Все там будем. Вечная ему память!
Тропинка утонула бесследно в сугробах снега. Проводники разбежались. Остался один Антонио Гамма, который и сам не знал здесь дороги.
Двинулись дальше. Пробиваясь по пояс в снегу, рискуя оступиться, сползти в ущелье, шли наугад.
Проходили мимо водопадов, которые сверху обдавали холодными брызгами, лепились по краю отвесных скал над бездонными пропастями.
Уцелевшие мулы ложились, не хотели идти дальше.
Казачьи лошади выбивались из сил.
К вечеру стал по-настоящему жать мороз. Совсем зашлись мокрые необутые ноги, голые руки.
Середина колонны - полки Дерфельдена - еще взбиралась с превеликим трудом на вершину Рингенкопфа. И только авангард Милорадовича сегодня оказался в более счастливом положении: он подошел к спуску в долину еще засветло.
Вечерело. Внизу чернела деревушка Панике. Из труб шел дымок. Так близко было тепло и покой. Но к этому теплу надо было еще добраться. Спуск оказался снова еще более трудным, чем подъем.
Ветер сдул весь снег в лощину. На голых камнях блестел один лед. Он сровнял все выступы, выбоины, щели. Ноге негде было стать, не во что упереться. Нога предательски скользила.
Спускаться идучи было нельзя: рано или поздно сорвешься и полетишь вверх тормашками с этой поднебесной выси на выступы, на камни. Оставалось одно: слетать вниз на родимых салазках.
Дымок снизу манил.
Спускаться так или иначе - приходилось.
Съежившиеся от холода, усталые и голодные солдаты смотрели вниз в долину, туда, где, точно игрушечные, ходили маленькие люди.
Лететь с дьявольской кручи было все-таки не так легко и просто.
– Чего стали, ребята? Впервой нам, что ли? Отвязывай штыки и- айда вниз! - подбадривал своих мушкатеров совершенно синий от холода Милорадович.
Солдаты и офицеры, отвязав от ружей штыки, садились и, перекрестившись, катились вниз, как в детстве с горки. Только никому еще не доводилось катиться с такой горки. Молили бога лишь об одном, чтобы не наскочить с разгону на камень. Задние налетали на передних. Расцарапывались в кровь, ушибались. Изношенное обмундирование трещало по всем швам, но на все это не смотрели. Внизу вставали на ноги и отряхивались с удовольствием и облегчением.
Хуже было с животными. Лошади и мулы не хотели спускаться. Лошади храпели, лягались, рвались в сторону, но их подводили к спуску и сталкивали. Многие из них, домчавшись книзу, больше не подымались, оставались лежать с переломанным хребтом или ногами.
Суворова усадили на попону. Впереди него сел Антонио Гамма, а перед Антонио - храбрый казак Ванюшка.
– Ваше сиятельство, я бывало у нас на Дону с одного берега на другой летал! Авось, на камень не наскочим. А ежели угодим - я первый. Жены, детей нет, плакать некому!
– Не закликай смерть, сама придет! - сказал Суворов, садясь за Антонио Гамму и крепко обхватывая его руками. - Я с детства люблю катанье с гор. Сколько катался я, тебе не довелось. Поехали. С богом!
И они благополучно домчались вниз.
Так же благополучно скатился Аркадий и весь суворовский штаб.
Струсил один лишь статский советник Фукс.
– Как же я поеду в очках? - твердил он, с ужасом глядя вниз.
– А вы очки снимите!
Фукс суетился возле спуска, примериваясь катиться то с одним, то с другим, но все не мог решиться. Прошка не выдержал:
– Что вы боитесь, ровно энти лошаки, прости господи! У меня вон штаны последние, и то я не трушу, а у вас, я знаю, во вьюке две пары лучших есть. Садитесь за мной! Ничегошеньки с вами не станет!
Статскому советнику пришлось покориться горькой участи: сел.
Они съехали благополучно. Прошка потом рассказывал Ванюшке:
– Ну и ревел же он со страху, как бык, опившийся браги! И хорошо, что ветром относило!…
Апшеронцам на этот раз повезло: они к ночи были в деревне Панике. Альпы остались позади. Все ужасы остались позади.
А большая часть войск - авангард Багратиона (дивизия Дерфельдена и Розенберга) - еще мучились на Рингенкопфе. Ночью ударил мороз. Люди заночевали в снегу, на ветру и морозе.
Как и на Росштоке, стояли, сидели и лежали, где застигла ночь. Но здесь оказалось во много раз хуже - даже прутика нельзя было достать для костра. Ужасную ночь коротали без огня. Казаки жгли древки от пик.
Кто не уберегся, перестал шевелиться, поддался сну, тот замерз.
На следующий день войска собрались в деревне Паникс и двинулись к Иланцу. Дорога уже была широкая, не приходилось опасаться, что какой-либо один неверный шаг окажется гибельным.
После мрачных горных ущелий и темных скал Росштока и Рингенкопфа, на которых, кроме снега и мха, ничего не видно, показались живописные, покрытые лесом склоны гор, зеленеющие луга, пашни, деревни. Стало теплее.
27 сентября армия Суворова с немногими уцелевшими лошадьми и вьюками собралась в городе Кур.
Непроходимые, страшные Альпы остались позади. Суворов осмотрел здесь свои победоносные войска. В изодранном обмундировании, почти без обуви, исхудавшие, черные от бесхлебицы, холода и прочих лишений стояли полки. Все показное, павловское -пудра, букли, штиблеты, эспонтоны, алебарды - все это исчезло бесследно. Перед Суворовым безо всяких "прусских затей" стояли его всегдашние русские чудо-богатыри.
Суворов говорил войскам:
– Штыки, быстрота, внезапность - вот наши вожди. Неприятель думает, что ты за сто, за двести верст, а ты, удвоив, утроив шаг богатырский, нагрянь на него быстро, внезапно. Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор крутых, из-за лесов дремучих налети на него как снег на голову. Рази, стесни, опрокинь, бей, гони, не давай опомниться: кто испуган, тот побежден вполовину. У страха глаза больше - один за десятерых покажется. Будь прозорлив, осторожен: имей цель определенную. Возьми себе в образец героя древних времен, наблюдай его, иди за ним вслед. Поровняйся, обгони - слава тебе! Я выбрал Кесаря. Альпийские горы за нами - бог пред нами: ура! Орлы русские облетели орлов римских!
Могучее "ура" было ответом на эти вдохновенные слова.
В Куре Суворов смог впервые подсчитать свои потери в Швейцарии. За шестнадцать дней беспрерывных боев и немыслимых переходов по альпийским кручам Суворов потерял меньше одной трети своей 20-тысячной армии.
– Александр Великий при движении через степи Гедрозии потерял три четверти армии. Ганнибал при переходе от Роны к По из сорока шести тысяч привел лишь двадцать шесть. Помилуй бог, мои потери совсем невелики! говорил Александр Васильевич своему племяннику Андрею Горчакову.
В Куре впервые за много дней солдаты получили мясную и винную порцию, обогрелись - дров было достаточно. Возле жарких бивачных костров мылись, приговаривая:
– Эх, хорошо это бессрочную амуничку побелить!
Стирали белье, кое-как чинили обувь, латали обмундирование. Пели песни, шутили. Переход через Альпы стался как тяжелый сон.
– Ну и горы, пропади они пропадом!
– Как еще ноги вынесли!
– Смерть русскому солдату - свой брат…
– Никто, как бог!
– Верно сказывает наш батюшка Александра Васильич: бог нас водит, он наш генерал!
