Но действовали все слаженно, дружно, и надо сказать, что скучать за все время не приходилось: хохот и добродушное подтрунивание друг над другом постоянно имели место и были здесь в порядке вещей. Так что осознание некоей прелести общения сугубо городского человека с природой уже начало вползать в мою голову, как все в одночасье было сметено налетевшим штормом.
И вот наконец-то, после сорока минут неимоверных усилий, показавшихся мне вечностью, мы в итоге достигли вожделенной цели. Саша, сидевший на носу и бывший впередсмотрящим, проворно выскочил на берег с концом в руках и чуть ли не по пояс провалился в прибитый к берегу ил. С трудом выбравшись, он начал заводить конец за ближайший ствол дерева. Виктор и Олег выпрыгнули следом и, упершись в мокрую почву, начали подтягивать ял к берегу.
– Суши весла! – крикнул Виктор, и мы одновременно сложили их вовнутрь, после чего начали швартоваться… Передавая по цепочке пожитки, мы перекочевали под сень росших на берегу деревьев. Укрытие было явно никудышным, и, хотя мы достали-таки плащи, до сих пор запакованные в насквозь промокшие рюкзаки, через листву дождь продолжал доставать нас, а порывы ветра пробирали до костей. Нужно было искать более надежное укрытие, и Олег вместе с Сашей отправились на разведку местности. Виктор вышел на берег, где, стоя под хлещущими струями ливня, напряженно всматривался сквозь непогоду в ревущую реку, пытаясь определить местонахождение второй лодки, судя по всему, намного отставшей от нас. Он что-то говорил в трубку уоки-токи, но, по-видимому, из-за дождя были сильные помехи и его плохо понимали…
Вскоре с таким же трудом подошла вторая лодка, и мне еще раз пришлось постоять под проливным дождем, помогая им причалить. Себе я дал твердое обещание не ходить больше ни в какие походы, какими бы природными красотами и ощущениями свободы меня туда ни заманивали.
Мы все сгрудились под сенью прибрежных деревьев, сидя на вывороченных корнях, мокрых рюкзаках, словом, кто на чем примостился, глядя оттуда в темноту бушующей, разъяренной реки. Холод пробирал меня до костей: сверху, пробираясь сквозь густую листву, беспрестанно капал дождь, снизу все было в ледяной скользкой грязи, в которой я был выпачкан уже с головы до ног. Не знаю, сколько времени прошло, наверное, несколько минут, однако мне они показались вечностью – прежде чем возникший из темноты Олег, напоминавший в своем плаще с капюшоном смерть, не объявил, что найдено укрытие.
– Заброшенные бараки какие-то! – крикнул он Виктору. – В лесу, в полукилометре отсюда. То ли лагерь пионерский, то ли турбаза, черт его разберет. Однако крыша над головой есть…
Я с облегчением выдохнул: устанавливать палатки под проливным дождем стало бы для меня настоящей пыткой, и остальные, похоже, были вполне согласны со мной.
На быстром совете все практически единогласно приняли решение двигаться туда, и, взвалив промокшие пожитки на плечи, цепочкой, один за другим аккуратно тронулись вверх по скользкому склону берега. Я шел в середине, таща на плечах промокший рюкзак, весивший не меньше тонны. Следом за мной поднималась Хельга, поклажа которой, казалось, была больше ее самой. Движимый джентльменским порывом, я предложил было помочь ей, однако она, обдаваемая струями дождя, бросила на меня настолько негодующий взгляд, что больше я не дерзнул повторить этого…
Вскоре деревья расступились, и мы прямо уперлись в ограждение из проржавевшей, во многих местах прорванной металлической сетки. Сверкнула молния, и сквозь пелену дождя за ней блеснули мокрые шиферные крыши нескольких продолговатых строений. Это действительно был пионерский лагерь – и судя по густо заросшей высокой травой территории, покинутый уже не один десяток лет. Олег с трудом распахнул створки проржавевших ворот, над которыми до сих пор красовалась облупившаяся надпись: «Буревестник». Это место, особенно в дождь, производило гнетущее впечатление своей глухотой и заброшенностью: на нас таращились зияющие пустотой окна палат; на игровых площадках, заросшие травой по самые перекладины, торчали покосившиеся, ржавые гимнастические снаряды; деревянные доски стен были изъедены мхом и гнилью…
С неимоверным отвращением проследовал я за остальными к одному из строений и, чуть не споткнувшись на полуразрушенном крыльце, вместе со всеми вошел внутрь. При виде насквозь отсыревшего, омерзительно пахнущего плесенью и старым жильем помещения, судя по всему, кишевшего мокрицами, пауками и прочей мерзостью, я непроизвольно поежился, однако другой альтернативы на ближайшее время пока не предвиделось. По-видимому, здесь раньше был какой-то учебный класс: кругом в беспорядке стояли заплесневелые, полуразвалившиеся парты; стены украшали потемневшие плакаты, пол сплошь устилали желтые, полуистлевшие газетные листы. Очевидно, с тех пор как забросили лагерь, люди наведывались сюда крайне редко. Однако коротать здесь темную ненастную ночь было всяко лучше, чем сидеть под мокрой сосной на пронизывающем ветру, ожидая неизвестно чего. В самом деле: в помещении была пускай неплотно закрывающаяся, висящая на одной петле, но все же дверь; в окнах, хотя и запыленные, едва пропускающие свет, все же присутствовали стекла; крыша, местами пропускающая дождь, все-таки была над головой. Моментально старое помещение наполнилось шумом и грохотом: ребята с треском сдвигали старые, рассыпавшиеся от одного прикосновения парты, освобождая пространство. Игорь с громовыми ударами топорика расправлялся с наиболее сухими из них, превращая в материал для растопки. Костя, отлучившийся наружу, уже с грохотом приволок откуда-то ржавую пустую бочку, вероятно, присмотренную на улице. Я и Хельга ногами отбрасывали в стороны с освобожденного пространства валявшуюся бумагу и прочий хлам…
Через полчаса, когда огонь уже весело потрескивал в сооруженной из бочки печке, а дым уходил в приоткрытое окно, я, сидя на рюкзаке и протянув к печи ноги, потягивал горячий чай из котелка, чувствуя, как тепло приятно разливается по телу. Хотя согрел меня не столько чай, сколько фляга Жорика с хорошим спиртом, которому сейчас я был рад как никогда.
Огонь багровым, колеблющимся светом озарял лица сгрудившихся вокруг костра ребят. Мы, посмеиваясь друг над другом, перебрасывались шутками, протягивая друг другу то нож, то открытую консервную банку, то ломоть хлеба. Мокрые наши пожитки висели вокруг, развешанные где только возможно было это сделать. Не всем из нас посчастливилось переодеться в сухое – у кого-то все промокло насквозь, в том числе у меня и Хельги. Отсутствие должного опыта лишило меня вообще хоть каких-нибудь сухих вещей, Хельгу же подвел ее хваленый фирменный рюкзак, якобы непромокаемый, но не выдержавший испытания русским ливнем. Теперь она, одетая в чужой свитер и джинсы, превышавшие ее комплекцию на несколько размеров, сидела, поджав под себя ноги, в старом, притащенном откуда-то заплесневелом кресле. Остальные расположились кто на собственных рюкзаках, брошенных на пол, кто на обломках парт и деревянных чурбанах…
