— А куда я должна стать, дорогой граф? — спрашивает м-м Ля-Флотт.
Я обернулась.
— Держитесь сзади, вместе с полковником Виллатом. Мне кажется, что не вы главная персона в этом спектакле.
— Мама, знаешь, как называли графа Браге в Эльсиноре? — говорит Оскар. — Адмирал Браге.
Пушки гремят.
— Почему, Оскар? Граф — офицер кавалерии.
— Но он называется адмиралом флота, — сообщает мне Оскар между двумя залпами. — Понимаешь, мама?
Я не могу удержаться от смеха. Я смеюсь, смеюсь в тот момент, когда наше судно причаливает.
На берегу кричат по-шведски. Слышно много голосов. Они кричат, скандируя незнакомые мне слова. Но за туманом плохо различаются лица толпы за кордоном солдат. Я вижу лишь лица придворных. Они стоят ближе. Мрачные лица, без улыбки. Они окидывают взглядом с ног до головы меня и ребенка. Мой смех замирает.
На берег с борта судна спускается трап. Звучит шведский гимн, уже знакомый мне. Это не песня войны и свободы, как «Марсельеза», это хорал — благочестивый, строгий, торжественный.
Граф Браге сбежал впереди меня и спрыгнул на землю. Он протянул мне руку. Я легко оперлась на нее и почувствовала землю под ногами. Рядом со мной оказался Оскар. С букетом в руках ко мне приблизился старик.
— Генерал-губернатор Скании, граф Иоганн-Кристофер Толл, — шепнул мне граф Браге.
Светлые глаза старика изучали мое лицо с пристальным вниманием. Я взяла розы, и старик склонился к моей руке. Затем он низко поклонился Оскару. Я увидела дам в манто, отделанных горностаем и выдрой, присевших в придворном реверансе. Спины военных также согнулись.
Пошел снег. Я быстро протягивала руку всем по очереди. Они улыбались натянутой придворной улыбкой. Улыбка делалась теплее и искреннее, когда Оскар также протягивал руку каждому. Граф Толл приветствовал меня на раскатистом французском языке. Вокруг нас кружились крупные хлопья снега. Я посмотрела на Оскара; он с восторгом наблюдал за снежными хлопьями.
Вновь зазвучал гимн, и хлопья снега ложились на наши лица в тот момент, когда мы стояли неподвижно под звуки этого тяжелого мрачного гимна.
Когда замолк последний звук, Оскар прервал тишину:
— Мы будем очень счастливы здесь, мама! Посмотри, идет снег.
Как случается, что мой мальчик делает или говорит как раз то, что нужно? Так же, как и его отец!
Старик предложил мне руку, чтобы проводить к карете, которая уже ждала поодаль. Граф Браге держался близко позади меня.
Я посмотрела на старика, я увидела критические взгляды окружающих, встретила светлые и твердые глаза старика и почувствовала себя потерянной под этими взглядами.
— Прошу вас, будьте снисходительны к моему ребенку, — сказала я грустно.
Эти слова не были предусмотрены программой, они вырвались у меня против воли и, конечно, были бестактны.
Удивление, огромное удивление отразилось на всех лицах, тронутых и надменных одновременно.
Я чувствовала хлопья снега на моих ресницах и губах и была рада, что никто не замечает, что я плачу.
Вечером Мари сказала мне:
— Правда, я была права, купив тебе шерстяные чулки? Ты бы простудилась насмерть во время этой церемонии в порту.
Глава 32
В королевском дворце в Стокгольме, нескончаемой зимой 1811
Дорога из Хельсингбурга до Стокгольма, казалось, никогда не кончится.
Днями мы едем, а вечерами — танцуем кадриль. Не знаю почему, но здешняя аристократия без конца танцует кадриль и старается держать себя, как при Версальском дворе.
Меня спрашивают, устала ли я, а я улыбаюсь и пожимаю плечами.
Я не знала Версальского двора, все это было еще до меня, а папа даже не был поставщиком двора…
Наша коляска останавливается в различных городах, мы выходим, школьники поют, а бургомистры произносят речи на непонятном мне языке.
— Как жаль, что я не знаю шведского! — говорю я, вздыхая.
— Но бургомистр говорит по-французски, Ваше высочество, — шепчет мне на ухо граф Браге.
Конечно, конечно, но этот французский звучит совершенно как иностранный…
Идет снег. Снег идет все время, и температура падает до 24 градусов ниже нуля. Рядом со мной в карете моя статс-дама графиня Левенхаупт, худощавая и уже немолодая. Она желает говорить обо всех прочитанных ею французских романах, появлявшихся при дворе за последние двадцать лет!
Иногда я приглашаю в карету м-ль Коскюль. Моя фрейлина, ровесница мне, крупная и сильная, как большинство шведок, с красными щеками, пышущая здоровьем, с прекрасной темной шевелюрой, причесанной совершенно немыслимо, и с крупными белыми зубами. Мне трудно привыкнуть к тому, как она меня разглядывает.
Я заставила ее рассказать мне в подробностях о приезде Жана-Батиста в Стокгольм и о том, как он покорил сердца Их величеств.
Расслабленный король с трудом поднялся со своего кресла и протянул Жану-Батисту дрожащую руку. Жан-Батист склонился и поцеловал руку королю. Слезы покатились по щекам старика. Потом Жан-Батист подошел к королеве. Гедвига-Элизабет надела придворный туалет ради встречи с Жаном-Батистом. Но на груди ее, как обычно, была приколота брошь с портретом короля-изгнанника Густава IV.
— Мадам, я понимаю ваши чувства по поводу моего приезда. Я прошу вас вспомнить, что первый король Швеции также был солдатом. Солдатом, который не желал ничего другого, как только служить своему народу.
Жан-Батист проводит все вечера в салоне королевы. Старый король показывается только под руку с наследным принцем. В зале аудиенций, на заседаниях Государственного Совета, везде Жан-Батист должен присутствовать. Он — предупредительный сын, король — любящий отец.
Эти рассказы вились вокруг меня, как хлопья снега. Я пыталась представить себе идиллию этой новой семьи. Какую роль я должна играть там? Все говорят о королеве, как о женщине очень умной, честолюбивой, которой судьба дала рано состарившегося мужа и очаровательного сына, умершего ребенком.
Королеве недавно исполнилось пятьдесят, Жан-Батист должен заменить ей сына и… нет, все это очень трудно для меня!
— До сих пор, — сказал мне кто-то, — м-ль Коскюль была единственной, чтение которой Его величество слушал. Она даже иногда могла рассмешить короля. Но теперь его сердце будет делиться между очаровательной Марианной (Коскюль) и Вашим высочеством.
А может быть, король не так уж стар, может быть, Коскюль действительно его любовница… как проскальзывает иногда в намеках… Посмотрим. Она смеялась, показывая свои белые сильные зубы.
К вечеру 6 января мы приблизились, наконец, к Стокгольму. Дорога настолько обледенела, что лошади скользили и падали, и на подъемах мне приходилось выходить из кареты и идти по обочине. Я сжимала зубы, чтобы не кричать, так сек мне лицо ледяной ветер. Однако этот холод ни в малейшей степени не беспокоил Оскара. Он бежал рядом с кучером, придерживая лошадь под уздцы и криками понукая бедное животное.
