курсе европейской киномоды, картина им не очень понравилась. А наутро Климов проснулся от самого страшного сна в жизни – ему снилось, что Лариса погибла, и ровно в это время, ранним утром, около поселка Редкино Калининской области их машина, студийная “Волга”, вылетела на встречную полосу. Эту машину Шепитько не любила: “Что за гроб?”
Климов доснял картину. И это, по-моему, лучшее, что они оба сделали в кино, – эпос “Прощание”, в котором Климов реализовал ее сценарий, но сделал это в своей метафорической, иногда гротескной манере. Валентин Распутин к тому времени уже замолчал на долгих шесть лет, а когда вернулся к литературе – это был уже другой Распутин, с безнадежно сорванным, хотя временами еще прекрасным голосом.
Мы когда-нибудь поймем и призна́ем, что русская культура, какой мы ее знали, закончилась вместе с советской; что сегодня мы живем в мертвом пространстве и пытаемся его обновить, но повторяем уже сказанное, жуем пережеванное, нам не прыгнуть выше семидесятых – нашего Серебряного века. На новый круг российская история не зайдет – силы кончились.
После смерти Шепитько Климов снял (помимо “Прощания”, первые кадры которого успела снять она) только одну картину – “Иди и смотри”. Этот фильм снят совсем не в ранней его гротескной манере и даже не в стилистике “Агонии” – он, напротив, гиперреалистичен, и смотреть его невыносимо; исполнителю главной роли Алексею Кравченко он едва не стоил душевного здоровья. И одна язвительная критикесса сказала мне тогда: “Эту картину он делал в соревновании с «Восхождением». Уже и в «Восхождении» был перебор по части жестокости, а здесь каждый кадр кричит: «А я могу сильнее». Смотреть на это попросту тяжело”. Да, на поле Шепитько она всегда побеждала – фильм Климова, при всех своих достоинствах, был поражением художника в столкновении с материалом. Есть вещи, которые нельзя показывать в кино.
Климов никогда больше не был женат, никогда больше не вернулся к съемкам, задумал “Мастера и Маргариту”, не договорился о правах, потом не нашел денег. Был первым перестроечным руководителем Союза кинематографистов, запустил многие спорные картины и показал полочные. Потом ушел, уступив руководство Андрею Смирнову. В последние годы писал стихи, общался с узким кругом людей, разговоры о возвращении в кино не поддерживал. Умер почти сразу после семидесятилетнего юбилея.
Часто высказывается мысль – точнее, ставится вопрос: а где были бы великие семидесятники сегодня? Далеко не факт, что Тарковский, с его постоянными разговорами о духовности, не оказался бы на позициях нынешнего Николая Бурляева; и, хотя многие скажут, что Тарковский был гораздо умнее Бурляева, я скажу в ответ, что ум его был другой, было больше чутья, больше вкуса; да просто он гений, в конце концов, но и не застрахован от глупостей. Наоборот, у него повышенный шанс их сказать или сделать – из чистого нонконформизма. И неизвестно, какова была бы позиция Высоцкого, и непонятно, что случилось бы даже с Трифоновым, потому что эволюция Андрея Битова у нас перед глазами, и это была эволюция отнюдь не в либеральную сторону. Для многих либерализм оказался символом торгашества, а девяностые привели к утрате статуса, и уж как-нибудь Лариса Шепитько с ее культом воли и творчества была подальше от либерализма, чем от “русской идеи”, фанатиком которой стал Распутин. Великие семидесятники эволюционировали в эту сторону: самый наглядный пример демонстрирует нам Юнна Мориц; и не факт, что Элема Климова и Ларису Шепитько мы не увидели бы в тех же рядах, в каких оказались многие их друзья и единомышленники. Советский человек, прямо скажем, был не особенно устойчив в плане мировоззрения – Солженицын тому еще одно доказательство. Вот уж поистине символический путь. И, в общем, довольно ужасный.
А самое ужасное, что эпоха неизменно убивает своих детей – но сначала она их все-таки порождает. Ларису Шепитько сформировали именно семидесятые с их подпольностью – но они же и убили. И с Климовым вышло так же, и после этого у него не было сил на возрождение. Потому что никакое это было не возрождение, а триумф энтропии; никакая не свобода, а распад; реанимация, а не ренессанс, как сказал в 1988 году всё всегда понимающий Валерий Попов.
И поэтому последний кадр фильма “Прощание” – вечное дерево Матёры – он все-таки о том, что тут было, а не о том, что будет.
А что делать после “Прощания”? Символизм и тут: иди и смотри. Ничего больше не остается. Если сделать ничего нельзя – надо, чтобы кто-нибудь смотрел.
В этом и драма…
Симонов и Валентина Серова
1
Про эту пару столько написано, что имеет смысл повторить лишь самые принципиальные вещи и сделать некоторые выводы, от которых биографы обычно воздерживаются. Не потому, конечно, воздерживаются, что их останавливает чувство такта или нежелание лезть в чужую жизнь, – лезут, и весьма охотно; напротив, их выводы касаются чисто биографических обстоятельств. Например, из биографии Валентины Серовой они делают вывод о том, что много пить для женщины нехорошо, женский алкоголизм неизлечим. А из биографии Симонова – что для мужчины нехорошо служить власти, на этом он может растратить литературный талант. Всё это пошлости, которые невозможно опровергнуть и которые ничего не объясняют, потому что идут по касательной к главному сюжету их отношений.
Женщине нехорошо пить, это да. Но лучше пить, чем писать и вытворять такое, что писал и вытворял Симонов с 1945 по 1953 год. То и другое – форма саморазрушения, и у Серовой она была безобидней, потому что вокруг нее мучились максимум десять человек, а Симонов своей послевоенной карьерой не только разрушал себя, а еще и соблазнял миллионы. И нам надо понять, почему эти двое, чья карьера так блистательно стартовала, сначала сделались символами сталинской империи, а потом превратились в прообраз ее крушения. Почему Симонов выжил и состоялся в новых временах, а Серова – нет. Что сделала с обоими война. Вот это интересно, а про алкоголизм и карьеризм в обывательском смысле – нет.
Фактическая история их отношений хорошо известна. Валентина Серова родилась в 1919 году, но исправила метрику, чтобы ее приняли в театральный техникум, куда брали с шестнадцати; дочь актрисы Клавдии Половиковой, она играла на сцене с десятилетнего возраста. А почти сразу по окончании техникума Илья Судаков позвал ее в ТРАМ, будущий Ленком, где на ней держалась большая часть репертуара. В 1938 году она вышла замуж за летчика Анатолия Серова, только что вернувшегося из Испании, где он воевал под именем Родриго Матео и первым продемонстрировал ночную атаку на истребителе И-15. Ровно через год после свадьбы –
