— Сиротой я остался без тебя и Егора, — горевал Игнатий. — Лушка моя непутёвая опять со своими дунула на охоту. Сижу один, как амикан в берлоге, скукота смертная. Ты давай скорей подымайся, я тебя, брат, сам долечу.
Лушка приволокла пропасть нутряного медвежьего сала, — он сунул бутылку со светлой жидкостью под кровать, — я малость уже натопил и принёс. Никово не слухай и пей, и пей эту штуку.
Через неделю вся хворь сгинет и нальёшься кровью. Ясно дело, пройдёт болезнь. А как оклемаешься и чуток справным станешь, надумал я тебя женить. Ей-Богу! Ведь ты мне, как сын родной. Мужик без бабьего уходу плошает. Вона глянь на Егорку!
После женитьбы заблещешь, как медный чайник, всё на тебе будет постирано, утюгом выглажено, а главное — душой успокоишься. Так-то, брат… Сосватаю девку тебе на выбор, хочь вот эту ерепенистую сиделку, ясно дело, сватать я дюжеть способный.
Никуда не денется, с охоткой пойдёт в жёны. Они, эти девки, самую заглавную мыслю в себе завсегда берегут, как хорошего парня отхватить, любушкой стать и хозяйкой в доме. Сам-то я проморгал это дело в бегах по тайге, а тебе холостяковать не дозволю.
Он ещё говорил и говорил, а Колька уже не думал о своей болячке, мечтал скорее поправиться, да и чёрт с ним, пусть женит, ежель Стеша не против будет. Незаметно уснул.
Через две недели он уже скидывал на пол дрожливые и непослушные ноги, норовя встать. Глотал без меры приторный медвежий жир, приносимый Игнатием. Вскоре действительно Колькино лицо зарозовело.
Парня не мучил больше живот. Когда Колька начал ходить, Парфёнов забрал его к себе. А Коркунов желал остаться, так как не хотел расставаться с Малышевой, с которой сдружился не на шутку.
Через два месяца, неузнаваемо раздобревший, Колька уже бегал на работу. У него прорезался такой зверский аппетит, что он сам себя сдерживал в еде. Каждый вечер Коркунов встречался со Стешей и грозился Парфёнову закатить весной свадьбу.
Вскоре явилась чета Быковых, вынужденная задержаться в Качуге из-за болезни Тониной матери. Рука у Егора зажила, и он усиленно её разрабатывал тренировками. Тоня разительно переменилась, исчезла её порывистость, она стала спокойной и мягкой женщиной.
С мужа своего глаз не сводила, да и Егор всё больше и больше привязывался к ней.
Ещё в Качуге Тоня почувствовала, что она беременна. Егор страшно обрадовался и стал каким-то необычно заботливым, внимательным и пронзительно ласковым. А Тоня гордилась собой, своим состоянием и считала денёчки.
В Качуге их приняли вначале настороженно. Отец не мог простить дочери самовольного бегства. Все приглядывались к нежданному зятю, выпытывали, откуда он, да кто, с каких краёв залетел, где руку покалечил.
Егор сначала смущался, а потом разговорился. Братаны жены уволокли его на подлёдный лов за осётрами, где и совсем сдружились. Привезли полный воз рыбы, натасканной железными крючьями из ямы, и надумали ещё раз играть свадьбу.
Молодые так и не отговорились. Три дня стонали в доме полы от пляса, звенели стёкла от песен…
Егор остался доволен знакомством с новой роднёй. Гусевские были, как на подбор, статными и сильными людьми, добродушными, умеющими лихо работать и гулять. Только мать вдруг заплошала, слегла, и пришлось Тоне отхаживать её.
И Гусевские, провожая молодых, звали опять их в гости, а то и насовсем жить.
8
Хмуро взирала поднебесная гора Шаман на перемены, происходящие в тайге. Несчётные дымы костров поднимались из распадков и ключей. Полчищами торопливых муравьёв копошились люди у её подножья, пронзали иглами буров и шурфовыми колодцами досель не тронутую вековую стынь земли.
Совсем позабыл старый ворон Эйнэ пригретый солнцем южный склон, перестал камлать у священного дерева с навязанными на ветках лоскутками. Откочевал он от реки Алдан к реке Аллах-Юнь.
Седоголовая от снегов Шаман-гора пускала по морщинам своих расщелин светлые ручьи, словно плакала их голосами о своей безутешной старости.
Из Незаметного ей откликались урчанием и громом уже две драги. Высились кулибины, к ним бесконечной вереницей везли лошади на таратайках из открытых разрезов золотоносные пески.
Разворачивались новые шахты, прииски, строились посёлки. Беспрестанно шли пароходы по расчищенному от валунов фарватеру Алдана.
Между приисками уже налажена телефонная связь. Разведочные экспедиции осваивали новые пространства. Золотопромышленность Якутии добилась союзного значения.
Из-за передачи Ленских приисков в концессию Алдан стал первым в стране государственным трестом, решительно опровергнув действия и расчёты иностранных монополий об их влиянии на валютную самостоятельность СССР.
В июне 1927 года было организовано «Союззолото», руководящий орган всей золотой промышленности страны. Советское правительство отводило большую роль возрождению отечественной золотопромышленности, нацеливая её на механизацию горных работ и увеличение добычи металла.
На приисках Алдана всенародно обсуждались решения треста. Размер «положения» — налогового отчисления — всё сокращался и наконец был отменен.
Артель, открывшая новую россыпь, поощрялась выбором лучшей деляны на ней и вознаграждалась премией. Только на подготовительные работы, на помощь артелям трест затрачивал свыше миллиона рублей в год.
Это всё в корне меняло былое представление о старательстве. Артель, попавшаяся на утайке золота или продаже его частникам, немедленно расформировывалась. Усилился контроль горного надзора при съёмке металла.
Для «вольного» золота были организованы золотоскупки, на выдаваемые ими боны стало возможным купить в специальных магазинах самые дефицитные товары и продукты.
В начале двадцать восьмого года были наконец прикрыты частные ювелирные мастерские. Все эти и другие мероприятия позволили увеличить добычу золота.
На Алдане успешно работали экспедиции, возглавляемые видными геологами: Зверевым, Билибиным.
В двадцать седьмом году экспедиции Бибилина из восьми партий двинулась широким охватом на северо-восток от Незаметного, обследовав за сезон десятки тысяч квадратных вёрст и выявив новые золотоносные ключи.
Границы влияний треста расширялись с каждым днём. В посёлке Нагорном возникло приисковое управление — эти места когда-то принадлежали Верхне-Амурской компании.
Экспедиция Обручева, в поисках платины, открывает золото на Индигирке, а в двадцать восьмом году экспедиция Билибина нащупала Верхе-Колымский золотой узел.
Все нити к этим разведкам тянулись из Алдана, первой искры, обронённой Бертиным, расползающейся по якутской тайге золотым пожаром.
